В то историческое лето в Лондоне царила невыносимая жара. Сейчас, если оглянуться назад, кажется, что весь этот огромный прокаленный солнцем город превратился тогда в какое-то преддверие ада, готовя своих обитателей к еще более ужасным страданиям и мукам, которые в скором времени нагрянут в виде Великой войны. Американские туристы по большей части искали облегчение у стойки с прохладительными напитками в аптеке по соседству с отелем «Сесиль», где можно было заказать напоминающие о родных краях сиропы и сливки. А в открытых окнах чайных лавок на Пиккадилли красовались англичане, которые, чтобы хоть немного остыть, литрами поглощали горячий чай. Вот в такой парадокс они свято верят.
Около девяти утра в пятницу двадцать четвертого июля незабываемого тысяча девятьсот четырнадцатого года Джеффри Уэст вышел из дома на Адельфи-Террас и направился в «Карлтон», чтобы позавтракать. Он считал, что обеденный зал в этом почтенном отеле сейчас самое прохладное место в Лондоне, а если немного повезет, то и клубника отыщется, хотя сезон уже и прошел. Прокладывая на Стрэнде путь сквозь толпу людей с честными британскими лицами, покрытыми честным британским потом, он не переставал думать о своей квартире на Вашингтон-сквер в Нью-Йорке. Потому что Уэст, несмотря на свое звучное английское имя Джеффри, был таким же американцем, как и его родной штат Канзас, и только неотложные дела удерживали его в Англии, вдалеке от страны, которая отсюда, из чужих краев, казалась особенно привлекательной.
Купив у стойки с прессой в «Карлтоне» две утренние газеты — «Таймс» для серьезного чтения и «Мейл» для просмотра на досуге, Уэст проследовал в ресторан. Завидев его, официант, рослый, с солдатской выправкой прусак с еще более светлыми, чем у самого Уэста волосами, кивнул, изобразил механическую немецкую улыбку и достал блюдо клубники, которую, как он знал, в первую очередь закажет американец. Уэст устроился за своим обычным столиком, развернул «Дейли Мейл» и стал просматривать любимую колонку. Уже прочтя первое сообщение, он довольно улыбнулся.
«Тот, кто называет меня драгоценнейшей, обманывает, иначе мне бы написали».
Любой человек, знакомый с английской прессой, тут же сообразил бы, какой раздел больше всего привлекает Уэста. На протяжении всех трех недель, проведенных в Лондоне, он с величайшим удовольствием следил за ежедневной подборкой личных объявлений, которую в обиходе называли просто «колонкой розыска». В английских газетах она занимала самое почетное место. Во времена Шерлока Холмса эта колонка процветала в «Таймс», и многие преступники попали в западню после того, как поместили там какое-нибудь таинственное и завлекательное послание. Позднее колонка перекочевала в «Телеграф». Однако с появлением дешевых изданий простонародье толпами повалило в «Мейл».
В «колонке розыска» перемешались трагедия и комедия. Обращаясь к блудным душам, здесь торопят вернуться, суля прощение; отвергнутых родней поклонников предостерегают: «Скорей исчезай, любимый, папа получил ордер на арест!». Страстные призывы, которые посрамили бы Абеляра и Элоизу, — всего по десять центов за слово — вызывают улыбку у широкой публики. Джентльмен в коричневом котелке с жаром признается, что белокурая гувернантка, вышедшая из трамвая на Шеппердс-Буш, безоговорочно завоевала его сердце. Не согласится ли она сообщить свой адрес в этом же разделе?..
Вот уже три недели Уэст наслаждался чтением подобных вещей. Больше всего ему нравилось, что в таких объявлениях все было предельно открыто и простодушно. В худшем случае, он замечал лишь робкую попытку отступить от Его Величества Закона, но такие сообщения появлялись настолько редко, что ему даже хотелось поаплодировать их авторам. Кроме того, он был чрезвычайным любителем таинственности и романтики, а эти сестры-двойняшки всегда отыскивались в колонке.
Словом, ожидая заказанную клубнику, он улыбнулся взрыву чувств юной леди, усомнившейся в искренности того, кто называл ее драгоценнейшей. И перешел к следующему объявлению. Сообщал тот, чье сердце было безоговорочно завоевано:
«МОЯ ГОСПОЖА спит. Она черноволосая. Угловое сиденье от „Виктории“, в среду вечером. Программа подтверждается. Джентльмен, отвечающий запросу, желает познакомиться. Ответ здесь. —
ЛЕ РУА».
Уэст сделал зарубку в памяти, чтобы проследить за ответом черноволосой. Следующее сообщения оказалось образчиком вечной любовной песни, которые, впрочем, теперь почти ежедневно появлялись в колонке:
«ДРАГОЦЕННЕЙШАЯ. Нежные любовные пожелания моей дорогой. Только бы быть с тобой ныне и во веки веков. Никого нет прекраснее для меня. Твое имя — музыка для меня. Люблю тебя больше жизни, моя дорогая красавица, мое гордое сердечко, моя радость, мое все-все-все! Ревную ко всему свету. Поцелуй от меня свои дорогие ручки. Люблю одну тебя. Твой навсегда. —
