Эдгар Уоллес
КЛАДЕЗЬ СЮЖЕТОВ
Эдгар Уоллес написал 180 романов и ни разу не повторился в сюжете. Интересен вопрос — сколько всего существует сюжетов? Общепринятой считается система, которую Ж. Польти предложил для драматургии, различая всего 36 сюжетных линий, к которым сводятся все на свете пьесы (а значит, и все на свете жизни). Переплетения этих тридцати шести нитей и плетут причудливую паутину судьбы или книги. Кстати, Аристотель тоже писал о 36 сюжетах драмы, интересно было бы сравнить. Мыслится также колода из 36 карт, случайный генератор страстей, к которому драматург или просто детективщик обращается за новым поворотом романа. Но полно томить читателя, вот полный список (цит. по: Луначарский А. В., Тридцать шесть сюжетов, журнал «Театр и искусство», 1912 г., N 34):
1. Преступление любви
2. Бесчестие любимого существа
3. Любовь, встречающая препятствия
4. Любовь к врагу
5. Честолюбие
6. Борьба против бога
7. Неосновательная ревность
8. Судебная ошибка
9. Угрызения совести
10. Вновь найденный
11. Потеря близких
12. Мольба
13. Спасение
14. Месть, преследующая преступление
15. Месть, близкому за близкого
16. Затравленный
17. Внезапное несчастье
18. Жертва кого-нибудь
19. Бунт
20. Отважная попытка
21. Похищение
22. Загадка
23. Достижение
24. Ненависть между близкими
25. Соперничество между близкими
26. Адюльтер, сопровождающийся убийством
27. Безумие
28. Фатальная неосторожность
29. Невольное кровосмешение
30. Невольное убийство близкого
31. Самопожертвование во имя идеала
32. Самопожертвование ради близких
33. Жертва безмерной радости
34. Жертва близким во имя долга
35. Соперничество неравных
36. Адюльтер.
Опытные люди говорят, что многочисленные попытки дополнить этот список ни к чему не приводили. Правда, Эдгар Уоллес придумал свое «колесо сюжетов», рулетку со 100 делениями, каждому из которых соответствовал сюжетный ход, вроде «Он ее убивает», «Она пишет письмо», «Сгорел дом», «Пришло письмо с плохой новостью», «Пришло письмо с хорошей новостью» и т. д.
Любопытна была бы и аналогия с Юнговскими архетипами, которые суть штампы, типовые персонажи и отношения «коллективного бессознательного» человечества («учитель и ученик», «вождь», «колдун», «тюремщик и заключенный» и сколько угодно еще — Юнг так и не удосужился составить хоть приблизительный список).
Проблема в том, что и Уоллес, и многочисленные его подражатели описывали не столько сюжет, сколько некие «триплеты субъект-предикат-объект», на основании которых сегодня строится «универсальная» модель описания метаданных RDF. Для сюжетности и картам Польди, и Уоллесовским рулеткам недостает определенности в линии развития.
Если вы покинете Плаццо дель Мина и пойдете по узкой улице, где от десяти до четырех лениво болтается громадный флаг консульства Соединенных Штатов, далее через сад, куда выходит Отель де Франс, обогнете Собор Богоматери и выйдете на чистую Верхнюю улицу Кадикса, то вы скоро окажетесь у входа в национальную Кофейню.
Около пяти часов в просторном сводчатом зале за маленькими круглыми столами обычно бывало мало народа.
Поздним летом — в голодный год — четыре человека сидели здесь и разговаривали о делах.
Это были — Леон Гонзалес, Пойккерт, Манфред и Сери, он же Семон.
Из четверки только имя Сери было знакомо тому кто следил за современными событиями. В центральном Полицейском Бюро можно было получить о нем подробные сведения. Вы могли бы там увидеть его фотографии, снятые в восемнадцати различных положениях — с руками, скрещенными на груди, с лицом, обращенным прямо к вам, с трехдневной бородой и проч…
Примечательны фотографии его ушей — уродливых, похожих на уши летучей мыши, — и обстоятельная справка о всей его жизни.
Синьор Паоло Монтегацца, директор Национального Антропологического музея во Флоренции, оказал честь Сери, включив его портрет в свою удивительную книгу. Поэтому Сери хорошо известен всякому, кто интересуется вопросами криминологии и физиогномики.
Сери сидел как на иголках, он явно чувствовал себя не в своей тарелке.
Остальные — с голубыми глазами и нервными руками Гонзалес, насмешливый и подозрительный Пойккерт, Джордж Манфред с моноклем в глазу, — хотя и не пользовались большой известностью в преступном мире, однако также были незаурядными людьми.
Манфред отложил «Геральдо ди Мадрид», вынул монокль, протер его белоснежным носовым платком и улыбнулся:
— Чудаки эти русские.
Пойккерт протянул руку к газете:
— Кого на этот раз?
— Губернатора одной из южных губерний.
— Убили?
Усы Манфреда презрительно натопорщились.
— Ба! Разве можно бомбой убить человека? Да, да, я знаю, убивают. Но это такой идиотский первобытный способ, как если бы вы стали взрывать городскую стену в надежде, что среди тысячи погибших случайно окажется и ваш враг.
Пойккерт внимательно прочитал телеграмму.
— Князь тяжело ранен, а у покушавшегося оторвало руку, — произнес он, и губы его неодобрительно сжались.
Гонзалес нервно сжимал кулаки.
— У нашего друга, — кивнул в его сторону Манфред и рассмеялся, — неспокойна совесть…
— Это было только один раз, — быстро прервал его Леон, — и произошло не по моей вине. Вы помните, — обращался он к Манфреду и Пойккерту, не замечая Сери, как бы желая снять с себя некое обвинение. — В то время я находился в Мадриде. Ко мне пришли несколько человек с Барселонской фабрики и сказали, что они собираются делать. Я пришел в ужас от их невежества и неумения обращаться с химическими препаратами. Я написал им все, что нужно, указал пропорции и умолял, почти на коленях просил, чтобы они избрали другой способ. «Дети мои, — говорил я, — вы играете с вещами, которых остерегаются опытнейшие химики. Если хозяин фабрики дурной человек, убейте его, подождите, когда он после сытного обеда будет в прекрасном расположении, правой рукой подайте ему просьбу, а левой — вот это…»
