Сотвори себя - [141]

Какой-то внутренний голос нашептывал ему: «Если есть над тобой небо, безоблачное и чистое, значит, есть и земля, ласковая своими травами, на которых ты лежишь, есть цветы, есть солнце, есть люди, с которыми делить тебе и радость, и горе. Без них ты ничто, незаметная песчинка, которая летает-носится, куда ее гонит ветер… Поднимись, тверже стань на ноги, вдохни полной грудью родной степной воздух — и ощутишь не холодную растерянность, а горячую власть силы, уверенности, правоты. Все это ты нерадиво растерял, убегая отсюда, в приют тишины и уединения. Но от себя никуда не спрячешься. Тебе предстоит сделать еще многое, а главное — предстоит борьба, и борьба нелегкая, за душу сына».

Боль в сердце постепенно отступила, оно стало биться ровнее. Просветлел разум. И все-таки Захару нужно было приложить немало усилий, чтобы выискать в голове ту мобилизующую мысль…

«Так что же мне все-таки сейчас делать, с чего начать?» — задавал он себе вопрос. Решение пришло само, четкое и ясное: «Идти к сыну, как бы это трудно ни было».

…В справочном бюро ему любезно сообщили адрес Лусканя. Немедленно поймал на улице такси и через двадцать минут уже стоял перед резной дверью дома-особняка. Нажал на кнопку. С внутренней стороны, будто звал на пожар, раздался дребезжащий звон.

Завизжал засов, и с тяжелым скрипом на длину цепочки приоткрылась дверь. Выглянула глазастая девушка:

— Вы к Вениамину Вениаминовичу? Одну минуточку, я уточню… — спрятавшись, наглухо закрыла за собой дверь.

Захар Захарович даже не успел предупредить, что пришел не к Вениамину. С ним все ясно. Заранее знал: будет извиваться, выкручиваться, изворачиваться.

— Хозяин в отъезде! — выпалила Зоя раз и навсегда заученные слова.

— Да обожди ты… Затрещала, как сорока. Мне Лускань не нужен. Скажи, пожалуйста, дома ли Олег? То есть Роберт.

— Что вы. Ежедневно заявляется за полночь. Гуляет по-черному. А что ему передать?

— Захар… Кочубенко… Да что с тобой говорить…

Девушка скорчила на лице гримасу, передернула плечами и захлопнула дверь.

Вышел со двора, утопающего в цветах, на улицу. Жаль, первый заход — и неудача. Обернулся, придирчиво осмотрел дом. Окна плотно зашторены.

«Прячешься? Все равно вырву из твоих когтей родного сына. Вырву, чего бы это мне ни стоило. Сутки буду караулить, но встречу его. По-видимому, это он вез меня с вокзала на Поперечную к Родионовне… Его лицо еще тогда мне показалось очень знакомым…»

Голодный, небритый, осунувшийся (так и не пошел к цветочнице переночевать, до утра шатался по городу), мерил шагами асфальт, далеко не уходя от дома Лусканя. От усталости кружилась голова. И лишь после двенадцати ночи увидел «Москвич» кирпичного цвета.

С разгону прыгнул навстречу, остановился на проезжей части, широко распростер руки и замер неподвижным крестом. Машина пронзительно завизжала, полыхнула на Захара светом фар и задрожала всем корпусом от резкого торможения.

— Идиот! Какого хрена лезешь под колеса? Жизнь надоела тебе, что ли? — ругался Роберт. Заглушил мотор, разъяренно выскочил из машины, схватил за грудки чудака, замахнулся кулаком и… узнал дюжего дядьку в шрамах, не так давно щедро уплатившего за услуги транспорта.

— О старина! Чего же ты так неосторожно?.. Черт возьми, от перепуга у меня душа полезла в пятки… Куда тебе надо? Я оттранспортирую! Сам набиваюсь — пустые карманы, ни гроша.

— Да, да, мне на Поперечную… Туда же, помнишь? — у Захара дрожали колени, не мог втиснуться в машину.

И вдруг Кочубенко потерял дар речи. В горле пересохло — нельзя языком шевельнуть.

Роберт завел мотор и начал осторожно выруливать, поворачивать в город. Потом взревела машина и понеслась во всю прыть по центральному проспекту. Петляла улочками, выбралась на периферию. На глубоких ухабах подбросило Захара вверх, он стукнулся головой о потолок машины и будто проснулся…

— Останови! — положил руку на плечо Роберта.

— Старина, тебе дальше, за поворотом. Я же хорошо помню…

— Уже приехали… Ну вот, наконец мы и встретились. Здравствуй, Олежка! Сын мой дорогой… Я твой отец… Да, да, я твой отец. Не смотри на меня странными глазами. Я не сумасшедший. Нормальный человек. Волнуюсь я… Очень волнуюсь! Вряд ли ты меня сейчас поймешь. Теперь-то я вижу: ты — копия мама. Твоя мать — Таня, моя любимая жена. — Хотелось за одну секунду обо всем рассказать. Говорил сумбурно, сбивчиво, охрипшим, сдавленным голосом.

Роберт включил в салоне лампочку, отъехал на обочину и удивленными глазами рассматривал своего пассажира:

— Старик, во-первых, я не Олег. Ты обознался. Во-вторых, у меня есть родной отец, которым я очень дорожу. Менять его пока не собираюсь. Ты сел не на тот поезд. Тебе в больницу надо, к невропатологу. Денег не нужно, освободи машину. Мне некогда. Я устал, пора спать. Позднее время.

Захар Захарович достал из кармана платок, вытер непрошеные слезы и уже спокойнее заговорил:

— Я тебя очень прошу: не спеши, выслушай меня внимательно, до конца. Я ушел на фронт. Ты, малютка, остался с мамой. Она погибла, а тебя, наверное, подобрали люди…

Вениамин Лускань после войны разыскал тебя, усыновил. Изменил фамилию, имя. Да и никому не признался, что ты мой сын. В твоих жилах течет моя кровь… Я клянусь тебе! Ты — копия матери. Вот у меня фотография. Посмотри!