Сотвори себя - [14]

Лида, присмирев, широко раскрытыми глазами смотрела на мужа. Впервые он предстал перед ней таким рассудительным и мудрым. Не кричал, не срывался, не грубил, уравновешенно и спокойно нанизывал мысли на крепкую нить логики. «Не наделай глупостей, не время, ты должна еще проверить себя…» Такого благородства она в нем никогда не замечала раньше. Что с ним происходит? Не кроется ли тут замаскированная лисья хитрость, приправленная слащавыми нравоучениями?

— Увещеваешь, отговариваешь?

— А-а-а, делай как знаешь… Что судьбой назначено, того не миновать, — Жгура опечаленно вздохнул и весь как-то сник… Стал натягивать на голову шапку, да с таким усердием, что она аж затрещала. Пошел вразвалку к порогу, плечом шибанул дверь, и она со скрежетом соскочила с защелки и угодливо распахнулась настежь.

Не попрощавшись с Лидой, не поцеловав даже Олю, возвращавшуюся с прогулки, сбежал с веранды к санкам, вмиг набросил на себя веревку-шлею. Тяжело напрягаясь, двинулся с места, а гуси настороженно гоготали, подхлестывая хозяина.

Не успела Лида убрать со стола, помыть посуду, как во дворе послышался зычный голос Устьи-горы. Женщина в шутку сама себе дала это прозвище, и оно пристало к ней, как репей к одежде.

Высокая, дородная, толстая и всегда краснощекая. Ее доброты хватало на всю Крутояровку: тому огород прополет, тому детей понянчит, тому хату побелит. И никогда ни у кого не брала платы.

Все ее любили за дармовщину и втайне считали ее… полоумной… Была она со всеми откровенна, что на уме, то и на языке. Не хитрила, ни от кого не таилась. Жила открыто. Было в ее характере что-то чистое, ребячье… За горой бабой никто никогда не ухаживал: все мужики боялись к ней подступиться. Ведь еще в школе она, бывало, десятерых юнцов сложит в одну кучу, надает тумаков и плакать не даст…

Эти же мальчишки, среди которых она вырастала, научили ее курить. И от рюмки не отказывалась, перепивала всех мужиков в чайной. А затем разносила в стельку пьяных по домам… На следующий день все село издевалось над мужичками-слабачками…

Устинья сама себя нежданно-негаданно посватала за Покотька, человечка-ноготка, главного бухгалтера колхоза. Сама себя выдала замуж, а чтобы завистливые людишки не сглазили, никого не позвала на пиршество — вдвоем с женихом праздновали целую неделю…

— Давненько, давненько я не была у тебя в гостях, Лидочек-цветочек.

— Чуждаешься меня, Устинья.

— Ты же так закулачилась, что и в люди перестала выходить…

— Присаживайся, пожалуйста. — Лида смахнула тряпкой крошки с табуретки, застелила чистым полотенцем голубой квадрат доски.

— Слыхала, слыхала, что за Левком сохнешь до сих пор…

— То мое господнее наказание, — Лида облокотилась на сундук и склонила голову.

— Да, еле живой Даруга вырвался из Освенцима. Худорба! Одни ребра торчат, да и те покалечены. Начали было понемногу срастаться. Вышел вместе со всеми землянки от снежного заноса освобождать… Надорвался. Теперь лежит пластом. Тетка Крига выхаживает, козьим молоком отпаивает…

— Господи! Ну, почему же он не бережет себя? Умирать будет, а не скажет, что у него болит…

— Поправится. Кость у него крепкая, мясом обрастет…

— Устиньюшка, спасибо тебе, что принесла хоть крохотную весточку о нем. Живу, как видишь, с Григорием, а душой — с Левком. Казню, терзаю себя: опомнись, ведь у тебя дитя, муж… Я хотела было сама к тебе заглянуть, излить свою тоску. Как здорово, что ты так вовремя пришла. В одиночестве я рехнусь… Матери боюсь и заикнуться о чем-либо… Как только намекну о своей печали, она меня проклянет. Наверное, судьба такая — всю жизнь промаюсь с чужим мне Григорием. Расспросить бы у людей, как это они живут не любя… Откуда у них берется терпение? Ведь надо быть камнем, чтобы каждый день, до скончания, угождать нелюбу…

— Лидочек-цветочек, взаимоуважение выше любви. Любовь не вечна. Словно яблоня, отцветет и засохнет. Я любви вовсе не признаю. Семья держится только на уважении, доверии, честности.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Казалось, Лида очутилась на безлюдном перекрестке, не зная, что делать, куда податься. Опрометчиво примеряла на себя, как новые платья в магазине, чужие судьбы, непохожие друг на друга: авось что-нибудь почерпнет поучительного, толкового… Но — увы!

Крихта с Харитей живут просто, бесхитростно, живут любовью, дышат ею. А для Устиньи и Покотька взаимное уважение превыше всего.

К какому же берегу ей, Лиде, приставать? Ведь у нее нет к Жгуре ни любви, ни тени уважения. И чем дольше они живут под одной крышей, тем неумолимее обычное отчуждение перерастает в отвращение…

Как же быть? Ожесточиться и замкнуться? Не носиться же со своей любовью, словно курица с яйцом… Как ненавидела и презирала она себя…

Да, нужно коленопреклонно попросить матушку, чтобы она передала свой многотрудный опыт супружеской жизни непослушной дочери, выскочившей замуж вопреки родительскому благословению.

И вот однажды они просидели всю ночь напролет, не сомкнув ни на минуту глаз, и мать, как бы исповедуясь перед взрослой дочерью, поведала ей о своей судьбе.

…Отец Марьяны, Яков Цаберябой, был бедняком из бедняков, но упорно не признавал этого. Вислоухий, плотный, похожий на дородный гриб, с большим кругом лысины — днем, как говорим, в ней отражалось солнце, а ночью — луна. Безбровый: выдергал по волосинке, когда был чем-то разгневан. Молчаливый, понурый, он изредка едко подшучивал над собой: