Сотвори себя - [10]

Харитя очнулась и начала вырываться из рук:

— Зачем несут меня на кладбище? Пустите! Я ведь живая, где мои дети? Я хочу к детям!

— Тетя Харитя, вы живы! Я вас к детям и несу. Потерпите, мне тяжело… Я очень устала… — Лида обхватила ее, как сноп. Тащила, чувствуя, что вот-вот бросит босоногую на снег, упадет вместе с ней и не поднимется… Задыхалась, спотыкалась, вся мокрая от пота. Он заливал глаза, солил губы. Уже не понимала, не ощущала, идет ли она, плывет или стоит на месте. Помнила только одно: раз не разомкнула рук, держит тяжелую ношу, значит, движется. Закрыв глаза, медленно шла на ощупь к своей хате. Лишь бы не распластаться на полдороге. Считала: еще десять шагов, еще пять, еще три… Хотелось опереться на что-нибудь и передохнуть. Но вокруг был один белый мираж… Смерила взглядом расстояние: осилила всего лишь полпути… Выбиваясь из последних сил, сжав зубы, разгребала ногами, как сыпучий песок, снег. И вдруг почувствовала: уже топчется на одном месте… Ноги дрожат, подкашиваются, и вся она клонится, падает… Обессиленная, лежала, не хотелось и пальцем пошевельнуть. Неожиданно кто-то разорвал судорожно сцепленное кольцо ее рук, выхватил Харитю:

— Ласточка моя, здравствуй! Вижу, выбилась из сил… Дай-ка подсоблю тебе…

Будто сквозь сон слышала этот знакомый и в то же время какой-то далекий, незнакомый голос. Невольно открыла глаза, и в этот миг невероятная сила подняла ее на ноги. Лида захлебнулась от нахлынувших чувств:

— Бо-о-оже… Левко-о-о… — Всплеснула руками и, ошеломленная, разгоряченным лицом упала в глубокий снег.

Вскоре поднялась, бросилась догонять Даругу. Хотелось ей украдкой посмотреть на него, нечаянно прикоснуться к нему, убедиться, что это действительно он, а не кто-либо другой.

Запыхавшись, догнала, замедлила шаг. Опустила глаза, низко склонила голову. До крови кусая губы, наконец выронила лихорадочные слова:

— Прости меня, Левко… Прости, если можешь… А впрочем, не прощай! Никогда не прощай! До смерти! Так мне, дурехе, и надо.

Левко нахмурил брови и ничего не ответил.

Лида рванулась, обогнула его и помчалась вперед, за слезами не видя перед собой протоптанной стежки. Вскочила в каморку, где часто изнывал в одиночестве Григорий, заперла дверь на крючок, спряталась от всего мира, ненавидя и проклиная в эту минуту себя.

Левко внес в горницу Харитю, осторожно положил ее на кровать, рядом с детьми. Выглянул в окошко: вдалеке показались двое мужчин — Жгура под руку вел к себе домой Павла Крихту.

Даруга незаметно выскользнул из хаты.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

— У нашего Емелечки — небольшая семеечка, — каждый раз подшучивал Григорий, когда Жгуры и Крихты садились обедать за общий стол.

Пятеро детей, четверо взрослых уплетали пшенную кашу с молоком, а на закуску — испеченный в чугуне белый сладкий бурак, порезанный тонкими ломтиками. Харитя выздоравливала очень медленно. Почти ничего не ела, хлебнет ложку молока или клюнет кусочек сладостей — и сыта. Все хлопотала вокруг своего Павла. Кормила его с ложки, потому что руки, которые только-только стали заживать, он разбередил, когда вырывался из ледовой могилы. Одевала его, старательно застегивала пуговицы на рубашке, расчесывала жиденькие волосы — снаряжала его на работу. «Не дали после госпиталя и передохнуть», — сетовала она.

Лида с завистью наблюдала, как чутко и нежно относились Харитя и Павел друг к другу. Между ними было что-то такое, что просто не назовешь словами. Ни нарочитости или мнимой наигранности. Эти искренность и доверительность близких друг другу людей, с чего они начинаются?

«Если бы не встретил я свою Харитю, совсем пустой была бы моя жизнь», — сказал однажды Павел Свиридович.

И Лида начала внимательно присматриваться к тому, как живут Крихты, надеясь найти ответ на мучившие ее вопросы.

Харитя, как всегда, провожала Павла на работу аж за ворота.

Григорий последним поднялся из-за стола, подошел к Лиде, вытер о ее фартук свои сальные губы, а затем принялся вытряхивать из бороды крупинки пшенной каши.

— Я тебе на колени чистое полотенце положила, а ты, как теленок, тыкаешься в грязный подол, — пожала плечами Лида. — Хотя бы детей постыдился…

— Перестань интеллигентничать. Цаца какая. Подумаешь! Не очень-то важничай… Лучше идем поможешь ловить гусей-обжор. Отвезу их в город. Хоть за бесценок, но продам.

— Иди, я приду попозже, — сказала она, лишь бы отвязался.

Лида наскоро обулась, накинула на плечи телогрейку, платок на голову и напрямик огородами побежала в сельсовет: довольно молчать!.. Сегодня она все-все расскажет о своем муже-саморубе… До каких пор будет мучиться с ним, до каких пор будет страдать из-за вечной двойственности? Перешагнула сельсоветский порог и удивила Крихту не на шутку:

— Лида, на пожар, что ли?

— Павел Свиридович, извините, дома вы свой, домашний, потому я и не осмеливалась… А здесь вы при власти, как полагается…

— Не волнуйся. Успокойся. Садись вот сюда на скамью, моя дорогая спасительница, и выкладывай, что у тебя стряслось…

Лида тем временем немного остыла, освоилась. Поняла, что может сгоряча наговорить глупостей на Григория. Спохватилась, как-то сразу сникла. Намерение, с которым пришла сюда, вдруг показалось опрометчивым. Ведь у нее есть дочка, голосистый колокольчик, а Григорий хоть и никчемный человек, а все же хороший отец. А Крихте она скажет хотя бы о том, что вертится на кончике языка, что давно уже душу бередит нестерпимо.