Сотворение мира - [47]

Шрифт
Интервал

Он тянул свою флотскую шапку,
Костерил и владык, и рабов,
И блестел в мимохожую бабку
Черный жемчуг цинготных зубов.
Он кричал, надрываясь и плача,
Что земля наша скоро помрет,
И от этих проклятий горячих
На морозе корежился рот!
И Христос проходил по майдану,
Весь в сиянии голубом.
И качнулся, будто бы спьяну,
Над воткнутым в сугроб костылем.
Глянул нищий:
«Что, Господи, смотришь?
Вот махорочка, — на, угостись!..
Не дивись, не печалься, не морщись
На убогую, скудную жисть.
Так живет наш народ окаянный.
А властители — вон их дворцы!..
А зато надо мною, над пьяным,
Голубь рыночный, света венцы!..
Что, Господь, приуныл Ты?.. Богатым —
Богатеево! Нищее — нам!..
А зато ни за снедь, ни за злато
Свое сердце я им не продам.
Дай мне денежку эту, копейку,
Хоть не смог Ты сей мир накормить —
Мое сердце под телогрейкой
Хочет снова Тебя — полюбить…
Ну, подай!.. Соберу — пойду выпью
И чего пожевать куплю…»
И глядел болотною выпью,
Весь в снегу, как в белом хмелю.
И Христос наклонился над шапкой,
И монета скользнула из рук.
И поежился нищий зябко,
И промолвил: «Спасибо, друг».
А Христос улыбнулся горько,
И клубился голоса дым:
«Воздадите гордое — гордым,
Воздадите слепое — слепым.
Воздадите нищее — нищим.
Воздадите объятья — плечам.
Над Землей давно ветер свищет.
Воздадите звезды — ночам.
Воздадите любовь — любимым.
Воздадите смерти — смертям!
Невостребованно, неистребимо…
Воздадите все наше — нам».
ВСТРЕЧА С САМАРЯНКОЙ
Проходные дворы и метельная хмарь.
Рельсы страшно остры, и машинная гарь.
А за темью двора — хвост павлиний реклам,
Небеса, как дыра, да расстрелянный храм.
Пробежал проходным… Блеск ты, уличный гул!
Из цигарки Он дым жадно так потянул.
И внезапно — из тьмы — по шубейке — коса.
А вокруг — ночь, дымы, голоса, голоса…
«Ты куда?» — «Я — домой.
Детям я — молоко…»
«Посиди миг со мной.
Это — просто, легко».
«Ты рехнулся! Ты пьян…»
Папироса — во снег.
«Каждый лоб — осиян.
Каждый зверь — человек.»
«Ну, мужик, ты даешь!..
так присядем — давай?..»
В сумке — клады: и нож,
И тугой каравай.
И под снежной тоской,
Под метельною мглой
Говорят, говорят,
Говорят — всей душой.
Тяжек белый наряд. Мир неоновый слеп.
Говорят, говорят и едят теплый хлеб,
Поправляет Ему снеговой воротник:
«А тебе бы жену, одинокий мужик!..»
И глазами блестит: я, мол, тоже одна…
И реклама горит в высоте, ледяна.
Это двое чужих, это двое родных:
Умоталась невеста, печален жених —
Баба в шубе потертой, с кухонной сумой,
Подгулявший рабочий, — пора бы домой,
Да смолит он, прищурясь, цигарку свою,
Да целует в ночи Самарянку свою —
Близ колодца ветров, близ колодца снегов,
Ибо вечна Любовь,
быстротечна Любовь.
НАГОРНАЯ ПРОПОВЕДЬ.
Этот город стоял на высокой горе,
А внизу ледяная река бушевала.
И широкая Площадь январской заре
Все объятья свои, все Кремли раскрывала.
И в лучах васильковых, из масляной мгля,
Где зверюшками в снег сараюшки уткнулись,
Шел на нас Человек. Очи были светлы.
Руки к нам, как дубовые ветви, тянулись.
Он стопами босыми на лед наступал.
От холстины одежд, от очей голубиных
Исходило свеченье. Он снег прожигал
Пяткой голой, тяжелой, землею — любимой.
То свечение так озаряло простор,
Что народ начал кучами, ближе, толпиться —
И стоял Человек и мерцал, как костер,
Освещая в метели угрюмые лица…
И торговки покинули мерзлую снедь,
И старик закурил «Беломор» неизменный…
И сказал Человек: — Я не смог умереть.
Я в сиянии синем иду по Вселенной.
Люди, милые люди, — я так вас люблю!
Вы измотаны ложью, трудом, нищетою…
Я на Площади этой вам радость молю —
Хоть терновник пурги у меня под пятою.
Я люблю вас, родные, — любите и вы,
О, любите друг друга!.. Ведь так это просто!..
Только рев дискотеки да финки братвы,
Да — насилием крика пропоротый воздух…
Дочь плескает во старую мать кипятком…
Сына травит отец нефтяною настойкой…
О, любите друг друга — в дыму, под замком,
Во застенке, под блесткой больничною койкой,
В теплом доме, где пахнет неприбранный стол
Пирогами и мятой, где кошки и дети
Вместе спят! — В богадельне, где — легкий укол —
И затихнет старик, словно выстывший ветер…
Я вам слово златое пригоршнями нес.
Я хотел вам поведать премудростей много.
А увидел вас — не удержался от слез,
Даром что исходил вековую дорогу…
Бросьте распри! Осталось недолго вам жить.
Ветр завоет. И молнии тучи проклюнут.
О, любите друг друга! Вот счастье — любить,
Даже если в лицо за любовь тебе — плюнут.
И на Площади зимней,
так стоя средь вас,
Говорю вам я истинно — в темень, во вьюгу:
О, любите друг друга!
Навек ли, на час —
Говорю вам: любите, любите друг друга.
ВСТРЕЧА С МАГДАЛИНОЙ
— Кого там бьют?..
Кого там бьют?..
Не зря, должно,
Творится суд!..
— Расправа та —
Тяжка, крута:
Больней кнута,
Немей креста…
— Ударь сильней!
Пусть вон — нутро…
Да меж бровей,
Да под ребро!
— Какой ценой? —
Ударь сильней!
Жила княжной —
Из лужи пей!..
* * *
Женщину бьют на январском снегу.
Голую, немолодую.
Кто — по-лошажьи — хрипит на бегу.
Кто — по-собачьи — лютует.
Господи, как же ей больно, должно!
Люди вины не прощают.
Кровь на снегу — это злое вино.
Голое тело мерцает.
Людям потребен лишь тот, на кого
Беды свалить, будто в Святцы…
Людям виновный нужнее всего.
Грешница? — Бей ее, братцы!
Бей за грехи, бей за дело и впрок!
До горлового надсада!..

Еще от автора Елена Николаевна Крюкова
Коммуналка

Книга стихотворений.


Аргентинское танго

В танце можно станцевать жизнь.Особенно если танцовщица — пламенная испанка.У ног Марии Виторес весь мир. Иван Метелица, ее партнер, без ума от нее.Но у жизни, как и у славы, есть темная сторона.В блистательный танец Двоих, как вихрь, врывается Третий — наемный убийца, который покорил сердце современной Кармен.А за ними, ослепленными друг другом, стоит Тот, кто считает себя хозяином их судеб.Загадочная смерть Марии в последней в ее жизни сарабанде ярка, как брошенная на сцену ослепительно-красная роза.Кто узнает тайну красавицы испанки? О чем ее последний трагический танец сказал публике, людям — без слов? Язык танца непереводим, его магия непобедима…Слепяще-яркий, вызывающе-дерзкий текст, в котором сочетается несочетаемое — жесткий экшн и пронзительная лирика, народный испанский колорит и кадры современной, опасно-непредсказуемой Москвы, стремительная смена городов, столиц, аэропортов — и почти священный, на грани жизни и смерти, Эрос; но главное здесь — стихия народного испанского стиля фламенко, стихия страстного, как безоглядная любовь, ТАНЦА, основного символа знака книги — римейка бессмертного сюжета «Кармен».


Безумие

Где проходит грань между сумасшествием и гениальностью? Пациенты психиатрической больницы в одном из городов Советского Союза. Они имеют право на жизнь, любовь, свободу – или навек лишены его, потому, что они не такие, как все? А на дворе 1960-е годы. Еще у власти Никита Хрущев. И советская психиатрия каждый день встает перед сложностями, которым не может дать объяснения, лечения и оправдания.Роман Елены Крюковой о советской психбольнице – это крик души и тишина сердца, невыносимая боль и неубитая вера.


Красная луна

Ультраправое движение на планете — не только русский экстрим. Но в России оно может принять непредсказуемые формы.Перед нами жесткая и ярко-жестокая фантасмагория, где бритые парни-скинхеды и богатые олигархи, новые мафиози и попы-расстриги, политические вожди и светские кокотки — персонажи огромной фрески, имя которой — ВРЕМЯ.Три брата, рожденные когда-то в советском концлагере, вырастают порознь: магнат Ефим, ультраправый Игорь (Ингвар Хайдер) и урод, «Гуинплен нашего времени» Чек.Суждена ли братьям встреча? Узнают ли они друг друга когда-нибудь?Суровый быт скинхедов в Подвале контрастирует с изысканным миром богачей, занимающихся сумасшедшим криминалом.


Врата смерти

Название романа Елены Крюковой совпадает с названием признанного шедевра знаменитого итальянского скульптора ХХ века Джакомо Манцу (1908–1991), которому и посвящен роман, — «Вратами смерти» для собора Св. Петра в Риме (10 сцен-рельефов для одной из дверей храма, через которые обычно выходили похоронные процессии). Роман «Врата смерти» также состоит из рассказов-рельефов, объединенных одной темой — темой ухода, смерти.


Русский Париж

Русские в Париже 1920–1930-х годов. Мачеха-чужбина. Поденные работы. Тоска по родине — может, уже никогда не придется ее увидеть. И — великая поэзия, бессмертная музыка. Истории любви, огненными печатями оттиснутые на летописном пергаменте века. Художники и политики. Генералы, ставшие таксистами. Княгини, ставшие модистками. А с востока тучей надвигается Вторая мировая война. Роман Елены Крюковой о русской эмиграции во Франции одновременно символичен и реалистичен. За вымышленными именами угадывается подлинность судеб.