Сотворение мира - [38]

Стань сюда, под ребрастую крышу.

Твое тело — сверкающей ночи предел.

Та звезда, что над миром — не дышит.

Ты прижми к животу ком тугого тряпья,

Эти грязные фартуки, юбки.

Так и стой, не дыши. Вот, пишу тебя — я.

Стой, не дрыгайся, ласка, голубка.

Жемчуг старый на шее и между грудей.

Он поддельный. Куплю — настоящий.

Ты теперь будешь жить средь богов и людей,

Чиж, тарашка, заморыш ледащий.

Эх, гляди!.. — за тобою толпится бабье,

Губы — грубы да юбки — крахмальны;

Руки красны — тащили с морозу белье;

А глаза их коровьи печальны…

А за бабами — плечи, носы мужиков,

Лбы да лысины — в ссадинах, шрамах, —

Как их всех умещу — баб, детей, стариков!.. —

В злую, черного дерева, раму?!..

В эту раму злаченую, в раму мою, —

Я сработал, я сам ее срезал!.. —

Всю земную, заклятую Смертью семью:

Род, исшедший из царственных чресел

Той Царицы безносой, что всех нас пожрет, —

Той, скелетной, в парче толстой вьюги,

Во метели негнущейся… — весь наш народ,

Всю любовь одичалой округи?!

И расступятся властно озера, леса!

И разымутся передо мною

Лица, руки, колени, глаза, голоса, —

Все, что жизнью зовется земною!

И я с кистью корявой восстану над ним,

Над возлюбленным миром, зовущим, —

Вот и масло, и холст превращаются в дым,

В чад и дым, под Луною плывущий…

И в дыму я удилищем кисти ловлю

Рыб: щека… вот рука… вот объятье… —

Вот мой цвет, что так жадно, посмертно люблю:

Твое красное, до полу, платье…

И, ослепнув от бархатов, кож и рогож,

Пряча слезы в небритой щетине,

Вижу сердцем: а Бог — на меня Ты похож?.. —

Здесь, где голо и пусто, где звезды как нож,

Где под снегом в полях — помертвелая рожь, —

На ветрами продутой Картине.

СЕНА — КАК БЫ ЖЕНЩИНА

Изгиб твой, как малину с молоком,

Втянуть — горящими губами…

Жизнь кончена. Уже гремят замком,

Гремят холодными ключами.

Осталось Ренуару-старику

Грызть чесноку головку — каждый

Господний день…

И на любимую реку

Глядеть — вне голода и жажды.

Разметаны власы приречных ив.

По животу воды дрожащей — листья сливы.

Нательный крест заката так красив

На розовой груди залива.

И вся течет, вся — женщина, вода,

Вся — гибкий плеск лукавящего тела…

О, никогда уже… О, навсегда —

Тобою стать — по смерти — я б хотела.

В меня бы снег летел, как брачный хмель.

Меня бы лодки гладили, как руки.

И вся земля была бы мне — постель! —

Но без любовной муки, смертной муки…

Господь, дни живописцев сочтены,

А дни поэтов — и того скупее.

Старик Огюст, следи полет волны,

Прищурься: барка в виде скарабея…

Малец Рембо, брось в воду пистолет! —

Негоже перед Женщиной стреляться.

В ее глазах, на дне колышащихся лет,

Как сладко пить, любить, смеяться, целоваться…

Я по-французски птичий крик смогу всего

На пальцах показать, а лодочник кивает,

И лодку для меня пустую — торжество!.. —

Отвязывает, ладит, выпускает…

И я сажусь в ладью, и под доской —

Живая синь реки горячей, женской,

Туринской плащаницей под рукой

Струящейся, сметаной деревенской

Стоящей в заводях!..

Огюст, старик.

Брось свой чеснок. Гляди. Какая участь:

На стрежне — барка, в небе — птичий крик.

И лечь ничком. И умереть, не мучась,

У тела юной женщины нагой,

Раскинувшей подмышки, бедра, чресла

Под белой — жемчуг в уксусе! — звездой,

Погибшей ввечеру в крови за бороздой,

А ночь минула — вон она, воскресла,

Горит в полнеба…

Сенушка моя.

Девчоночка. Француженочка. Шлюха

Из Мулен-Руж. Склонюсь к тебе. И я —

Из зеркала святой воды — старуха

Я русская…

ВЕСЕЛЫЙ ДОМ

Разденься. — Мне в лицо

Швырнули ком белья.

Страдание влито

По горло бытия.

Страдание мое —

Кому оно нужно?!

Засажено копье

По древко да в нутро.

И взад-его-вперед,

И мучь-меня-невмочь! —

Умойся, в чане лед,

А это только ночь.

А это, девка, ночь

Из тысячи ночей,

Где крик не превозмочь

От тысячи ножей.

Звонок! Уже идут.

Берут тебя, топча,

Как вражеский редут,

С ухмылкой палача.

И руки крутят, и

Пинают в грудь спьяна

В шакальей той любви,

Которой грош — цена.

Встаю. Иду вперед.

Там — умывальник.

…Там

Раззявлен жрущий рот,

И пятки — по бокам…

А рассветет — реву,

Пью ром, лимоны ем,

И мыслю, что живу,

Что смертушки — не вем…

Париж это?! Париж!

Париж! как бы не так.

Как я, подвальна мышь,

Вмиг — раз! — на твой чердак?!

А разве, бабы, вы

Не узрите себя

В сем Зеркале Любви —

Без амальгам Стыда?!

И я трудилась так!

И эдак я жила.

За кружева?! Пятак?..

Лимончик — со стола —

Да в рожу?!.. Нет, о нет!

Уж слаще бы — в тюрьму.

Я желтый свой билет

Так в кулаке сожму,

Как желтую свечу —

За всех! — по мужикам

Таскавшихся! Бичу

Подобных, по спинам

Хлеставшего зверей… —

За губ их сквозняки…

За то, что вы в царей

Плевали, бедняки!

За то, что это мы —

Средь кабанов и лис —

Не отреклись тюрьмы,

Сумы не отреклись.

Вся жизнь — Веселый Дом.

Мужик, ты при деньге?!

«ЛЮБИЛ И Я», — с трудом

Читаю по руке.

Так вот разгадка! — Смех.

У всех в судьбе обман.

И потому для всех —

Лимон, коньяк, банан.

Ты, слюни подбери.

(А вдруг любовь ты?! Пусть).

Я буду до зари

Потеть — не разогнусь.

До смерти буду я

Тебе, пацанчик, всем:

Девица и семья,

Стряпуха, коль не съем,

И каждую — о, ночь!..

О, тысячи ночей!.. —

Жена, и мать, и дочь, —

И — в тысяче свечей —

На полпостели — сметь

Раскинуться лишь мне! —

Шалава, шлюха, смерть,

Судьба — уста в огне.

ЗИМНЯЯ КАРУСЕЛЬ

Зима парижская — важная пица: с ледяным хохолком, с колючими шпорами.