Сотворение мира - [36]

Оттого мои губы тверды.

Оттого я иду, запахнувшись в кулак,

В обручальное сжавшись кольцо.

Оттого я в пивных продаюсь за пятак

И от ветра не прячу лицо,

А стою, а стою на великом ветру,

На восточном, на хлестком, крутом:

Я стою и не верю, что завтра умру —

О, когда-нибудь!.. Позже!..

Потом…

МИСТРАЛЬ

Цветные звезды ледяны.

Зенита чернота пустая.

Ветра из Божией страны

Идут — от края и до края.

Они плывут. Они несут

На крыльях — адский запах крови.

И мой курок наизготове,

И нож наточен. Страшный Суд

Пребудет. Я у изголовья

Огонь поставлю. Сколь минут

Горит простая плошка с жиром?..

Да, Господи, любовью живы.

А холод!.. — будто бы везут

В огромных розвальнях, в ночи,

Старуху, сходную с звездою.

Мир стылый и пустой. Молчи.

Молись и плачь. И Бог с тобою.

И он, зловещий, как февраль

В Москве, — гудением поземки —

Над сном морским, солено-ломким —

Над смертью корабля в обломках —

Над чашкой с тульскою каемкой:

Ее разбить душе не жаль —

Безумым, волчьим воем, громким,

Голодный Серафим: Мистраль.

Он надо всем. Он надо всеми.

В ладонь уронен мокрый лоб

И проклято земное время —

Родильный одр, метельный гроб.

Вся Франция — един сугроб,

И Русь моя — един сугроб,

Земного живота беремя,

Довременный Господень боб.

И Тот, кто живших не осудит, —

Живущих за руку возьмет

И по водам их поведет

Туда, где звезды сердце студят,

Струя над миром древний лед,

И где Мистраль один ревет,

И где Мистраль один пребудет.

ЮРОДИВАЯ БЛИЗ ЦЕРКВИ СЕН-ЖАН В ЛИОНЕ. ВИТРАЖ

Руку разрежу — и кровью тяжелой

Склею каждый осколок малый

Витража.

Это я — у Престола,

Это я — у Креста стояла.

Сводит ступни и ладони-крючья

Снег мой юродивый, снег блаженный.

Снег на чужбине — синий, священный!

Лоб окровавлен вьюгой колючей.

«ЖИЛ-БЫЛ ВО ХРАНЦЫИ КОРОЛЬ МОЛОДОЙ,

ИМЕЛ ЖАНУ-КРАСАВИЦУ ДА ДВОХ ДОЧЕРЕЙ.

ОДНА БЫЛА КРАСАВИЦА — ШТО ЦАРСКАЯ ДОЧЬ!

ДРУГАЯ — СМУГЛЯВИЦА: ШТО ТЕМНАЯ НОЧЬ».

Песня из горла на снег струится.

Сижу на снегу. Ноги поджала.

Крылья подбили залетной птице.

А горя мало. А неба мало!

Ширше крестись на храм Иоанна.

Бешеней руку вздымай, босячка!

Голой да русской да кошке драной

Грош да сухарь — Господня подачка.

Я — анфилад оснеженных житель.

Хлеб ем со снегом и со слезами.

…Жил-был во Хранцыи Иоанн-Креститель

С длинными волосами,

с голубыми глазами.

Он сходил с витража. Весь искрился.

Совал мне кусок зачерствелой пиццы.

Он на снег крестился. Снегом умылся.

Сел на снег рядом со мною, птицей.

— Клюй ты, клюй, ты моя родная!

Склюй все крохи огня, все свечи.

Я во Хранцыи молитву рыдаю

За твои лебединые плечи.

Весь я разбился в осколки, Креститель.

Хлеб свой доем да пойду далече.

Я для тебя, чухонка, — родитель.

Я для людей — Иоанн Предтеча.

Прости, богат храм мой!..

* * *

…Рука в снегу.

Кроху — губами взять не могу.

Была я — красавица, что царская дочь.

Да оловом плавится

Последняя ночь.

МАТЬ ИОАННА РЕЙТЛИНГЕР

Грачи вопят. Мне росписи кусок

Закончить. Закурить. Заплакать.

Я знаю: мир неслыханно жесток.

Сожжет, как в печке ветхий лапоть.

Чужбины звон. Он уши застит мне.

Я с красками имею дело,

А чудится: палитра вся в огне,

А гарью сердце пропотело.

Худые ребра — гусли всех ветров —

Обуглясь под юродской плащаницей,

Вдохнули век. Парижа дикий кров

Над теменем — бескрылой голубицей.

Ковчег плывет от мира до войны.

Потуже запахну монашью тряпку.

Мне, малеванке, кисточки нужны

Да беличьи хвосты и лапки.

Середь Парижа распишу я дом —

Водой разливной да землей мерзлотной.

Я суриком сожгу Гоморру и Содом,

В три дня воздвгну храм бесплотный.

Мой гордый храм, в котором кровь отца,

Крик матери, кострище синей вьюги

Да ледоход застылого лица —

В избеленном известкой, бедном круге.

Пускай сей храм взорвут, убьют стократ.

Истлеет костяная кладка.

Воскресну — и вернусь назад

В палькто на нищенской подкладке.

Монахиня, — а кем была в миру?..

Художница, — гордыню победиши!..

Худая баба — пот со лба сотру,

А дух где хочет, там и дышит.

Ему Россия вся — сей потный лоб!..

Вся Франция — каштан на сковородке!..

Разверзлись ложесна. Распахнут гроб.

На камне — стопка чистой водки,

Сребро селедки, ситного кусок,

Головка золотого луку.

Я знаю твердо: Божий мир жесток.

Я кисти мою — бьет меж пальцев ток.

Встаю лицом ко тверди, на Восток.

Крещу еду. Благословляю муку.

И, воздымая длани, обнажась

Всей тощей шеей, всей душой кровавой,

Рожаю фреску, плача и смеясь,

Огромную, всю в облаках и славе.

МОЛОДАЯ МАРИЯ СТЮАРТ НА МОСТУ СЕН-МИШЕЛЬ

…Смерть позовет потом тебя на ужин.

А нынче — твой подол в росе,

И платье цвета утра, и жемчужин —

Рой белых пчел! — в косе.

Идешь. Чуть каблуки стучат. Парижу

Проснуться утром лень.

И масленый, тягучий — ближе, ближе —

С коровьих колоколен деревень —

Звон… А зеленщики везут, гремя, корзины.

И королева зрит

Пучки редиса, турмалин малины

Средь фляг, телег, корыт.

Собаки метят зубом ухватиться

За колесо, за прут…

Да, не на троне сумрачно пылиться,

А по утрам в Нотр-Дам бежать молиться,

Ждать Страшный Суд!

Калека тянет костылек культяшки.

И судорожно жмет

Мари тугой кошель… — держи, бедняжка.

Всяк под Луной умрет.

Пятнадцать — мне! Горит на лбу корона!

А счастье — вот оно:

Листы зеленщицы, телега краше трона,

Парижа белое вино

В тяжелых кружках каменных соборов,

В бокале Сент-Шапель, —

И пью, и пью, — а время мчится скоро,