Сорок третий - [129]

Была незабываемая, хмельная ночь, овеянная дрожащим маревом лунного света, радость самозабвения, обладания любимой женщиной. Только на одно мгновение холодная змея ревности кольнула искреннее, открытое сердце Топоркова — это когда Эрна спросила о Фрице Зонемахере, который еще летом перешел к партизанам. Но на одно только мгновение. Она с ним, принадлежит ему, и какое ему дело до того, что могло у них быть или было. И у него было. Однако его пристань тут, он нашел наконец ту, которую так долго искал...

О том, что Зонемахера послали туда, куда он сам уговаривал ехать Эрну, Топорков не сказал. Зачем говорить слова, которые для чужого уха, пускай даже для этого нежного, которое ему так нравится, не предназначены?..

Хмелевский как в воду глядел: на заседании обкома всех, кто приехал из Восточной зоны, утвердили секретарями подпольных райкомов. Теперь райкомы в полном составе. Полномочия им дали большие: подобрать кандидатов и утвердить районное звено, чтобы с приходом Красной Армии на месте полностью действовала советская власть. И еще одна необычайная директива: коров, которые находятся в личном пользовании населения, собрать и укрыть в лесных кошарах партизанских зон. Это надо сделать во что бы то ни стало, так как фашисты, отступая, обдирают народ начисто, оставляя после себя мертвую землю...

Назад, в Рогали, Якубовский возвращается охваченный противоречивыми чувствами. Случилось так, что он теперь не только командир над тремя с лишним сотнями партизан, но и первый секретарь райкома, руководитель района, который должен думать, как восстановить сожженное, уничтоженное врагом, позаботиться о том, чем люди будут заниматься, где жить, что есть. На два года привязала его волна военного лихолетья, к этим местам, и теперь он за них в ответе. Его отец, еще при царе изгнанный бесхлебицей из песчаной могилевской деревеньки, добрел до Алтая, там Якубовский вырос, полюбил тот край. Но и этот он любит не меньше. Будет стараться, чтобы район скорее ожил, стал на ноги. На разные угрозы обращать особенного внимания не будет. Три дня назад кто-то подкинул в штаб записочку, в которой обещает свести счеты с ними, старейшими партизанами. Якубовский догадывается, чья рука могла написать такую записку. За два года они, зачинатели партизанского движения в районе, кое-кому на хвост наступили, особенно прошлогодним летом, когда уж очень активно начали действовать некоторые бургомистры и полицаи. Ничего, ветер дует теперь в лицо сволочам, праздник не за горами. Может, потому они и злобствуют. Но бдительность необходима...

Евтушика принимают в партию. Не одного его — и командира роты Ткача, разведчицу Татьяну Бурак, еще двух-трех наиболее заслуженных, старейших партизан. В штабной хате командиры и остальные члены райкома сидят с сосредоточенными лицами.

Когда Якубовский предложил ему, Евтушику, вступить в партию, тот сразу согласился. Почему было не согласиться? Разве он с самого начала не помогал советской власти, не подпирал ее своими плечами? В колхоз вступил почти первый, делал, что прикажут, еще до войны за хорошую работу его послали на выставку в Москву. И районная грамота у Евтушика есть: ему выдали ее как бригадиру на лесозаготовках. Хорошо они тогда потрудились: и овса хватало коням вдоволь, и люди подобрались что надо. Аж гай шумел, когда трелевали кряжи...

Рекомендации Евтушику дали сам Якубовский, комиссар Груца и Анкудович. Можно сказать, самое высокое начальство, которое нынче уже твердо, хоть немцев еще не изгнали, поставлено руководить районом. Сфотографируется и получит билет Евтушик тогда, когда в районе установится мирная власть.

За Евтушика говорят те, что поручились за него.

— Хороший командир отделения. Скромный, дисциплинированный. За полтора года — ни одного нарекания. Ему можно и взвод доверить, — сказал Якубовский.

— Самолет сбил. Привел в лагерь фашистского аса с тремя гитлеровскими крестами. Тот ас дал ценные сведения нашему командованию, — это слова Анкудовича.

— Я тебе дам книжечку. Устав партии. Прочитаешь внимательно. Если что не поймешь, придешь ко мне, — добавил комиссар Груца.

За то, чтобы принять Евтушика кандидатом в члены партии, поднимают руки все присутствующие.

На крыльце, куда вспотевший Евтушик выскочил из штабной хаты, слышится другой разговор:

— Ты, Панас, становись прокурором. Может, выжму когда самогонки, так будет в районе своя рука. Из беды выручишь.

— В милицию лучше иди. Начальником, может, не поставят, а участковым — наверняка. Характер у тебя спокойный, если подерется мужик с бабой — разберешь...

— В пожарную давай, Евтушик. И меня возьми. Экзамены мы, считай, посдавали. Сколько полежали на животах в засадах?..

— Идите вы! — отмахивается Евтушик.

Разговор, между прочим, не так себе. Партизаны знают, что вот-вот будут назначать их на мирные должности. Кого действительно в милицию, кого на железную дорогу, кого председателями, бригадирами колхозов...

Разложистые пристанционные тополя густо сыплют пожелтевшие листья. Ими устланы земля, пути, асфальтированный перрон. Листва шуршит под ногами, разносится ветром.