Сорок третий - [117]

Зачисляют хлопцев в первую роту. Командиром там Семен Гайчук, мужчина крупный, рослый, политруком — Петр Лисавенка. Поскольку Митя с Лобиком оставлены при штабе, они должны поселиться в другой половине штабной хаты, постоянными жителями которой являются командир и политрук.

Низенький партизан, который заговорил с хлопцами, когда они только вышли из дубняка, принес вязанку соломы, бросил на пол — постель готова. С хлопцами больше разговаривает политрук. Он необыкновенно словоохотлив, на то, что новичков подселили к ним, командирам, не обижается, — наоборот, как бы даже радуется, что есть возможность поговорить с людьми, которые близко видели немцев.

— Как Гитлер осмелился на нас напасть, не могу понять, — начинает он разговор. — Бандит, и больше ничего. Бандиты не очень раздумывают, когда собираются на какое-нибудь дело.

Говорит Лисавенка немного нараспев, по-деревенски растягивая слова, и его пересыпанная местными словечками речь свидетельствует о его очень высоком образовании.

Для командира и политрука — отдельные кровати, остальные — их в комнате семь или восемь человек, — не раздеваясь, валятся на пол и сразу начинают выводить носами рулады.

Политрук не спит.

— Я в вашем местечке был, — продолжает он. — Там мой брат живет. Я, когда убежал из плена, к нему заходил. Может, слышали о Ничипоре Лисавенке? Он зоотехник, институт кончил.

Митя немного помнит смуглолицего, хмурого человека, который работает в "Заготскоте". Но в подпольных делах он не участвовал, и Митя не знает, что о нем сказать.

Лисавенка будто угадывает Митины мысли.

— Дурак он, хоть и грамотный. К немцам пошел на службу. Наши, когда придут, по головке не погладят. Я вот не пошел, хотя и сватали. Прятался, кое-как прослонялся, пока не дожил до лета.

— В местечке многие служат, — возражает Митя. — Но не враги же они. Кто был в колхозе, мог жить, собирая урожай. А как быть остальным?

— Ты — молод, ничего не понимаешь.

— Что тут понимать? Пришли немцы, у них оружие, власть. Силой заставили вернуться на службу. Кто помоложе — угнали в Германию. Что было делать? На небо лезть?

— Так-то оно так, да не все одинаково думают.

— Так они слепые! — горячится Митя. Есть люди, для которых служба маскировка. Вот партизаны забрали из местечка триста коров. Дулю с маком имели бы они, если бы им не помогли. Да и на Росицу напали не с завязанными глазами.

Лобик толкает Митю под бок — не распускай язык. Храп стихает, некоторые из тех, что лежат на полу, прислушиваются к разговору.

Ночной разговор не остается бесследным. Командир роты поглядывает на хлопцев с большей, чем вчера, доброжелательностью, а низенький — его зовут Вася Дашук — вьется возле них как вьюн. Принес два котелка супу, от огромного, как колесный обод, хлебного каравая отрезал несколько ломтей.

Суп густой, мяса в нем, пожалуй, столько, сколько картошки, но он совсем не соленый.

Митя встает, копается в вещевом мешке, достает узелочек с солью. Партизаны, сидящие за столом, глядят на него испытующе. Что ж, соли Митя прихватит еще, когда пойдет в местечко, а эту надо поделить.

Перед обедающими Митя насыпает на стол по кучке, и ему даже странно видеть, с каким наслаждением набрасываются люди на соль. Солят суп, куски хлеба, по щепотке завертывают в носовые платки, достав их из карманов.

С сигаретами было то же самое. Не успел Митя достать из кармана последнюю, начатую еще вчера пачку, как к нему потянулось несколько рук. Сигареты партизаны тут же охаивают, но курят их охотно, раз за разом глубоко затягиваясь. Митя жалеет, что легкомысленно отдал вчера Якубовскому марки. Без марок сигарет не купишь, а так бы он принес каждому из новых знакомых по нескольку пачек.

Из всех, кто обосновался во второй половине штабной хаты, наиболее интересен немолодой партизан Евтушик. На голове у него шапка косматых волос, лапсердак неряшливый, рваный, разлезшиеся опорки надевает на босу ногу, но форса не теряет и очень остроумен в разговоре.

— Надо нам в местечко пробраться, — заявляет он, выкурив Митину сигарету. — Почешем женам полицаев пятки, табаком разживемся. Вот эти хлопцы проведут.

— На Залинейную улицу можно пройти, — Митя вступает в разговор охотно. — Охраны там нет.

— Полицаев много?

— Двое или трое. Дома не ночуют.

Евтушик достает из-за пазухи кисет. От вырванного из какой-то книги, свернутого в квадратики листка осторожно отрывает полоску бумаги. Насыпает щепоть ядовитого зеленого самосада, сворачивает неуклюжую цигарку. Высекает из кремня железной дужкой кресала огонь.

— Ладно, хлопцы. Придет время. Вы мне пока какую-нибудь газетину достаньте. Можно с портретом Гитлера. Я его, собаку, дымом пущу.

С жадностью вглядывается Митя в партизанскую жизнь. Рогали — деревня довольно аккуратная. Хаты, даже хлева накрыты дранкой, усадьбы просторные. Вооруженные винтовками люди расхаживают по дворам, по улицам, две небольшие группы уходят из деревни. В одном дворе стоит обычная воинская кухня, возле нее девчата чистят картошку.

Одеты, обуты партизаны кто во что горазд. На ногах у некоторых лозовые или веревочные лапти. Есть такие, что носят немецкие мундиры. Но у всех на шапках, пилотках — красные ленты.