Сопротивление большевизму, 1917–1918 гг. - [37]

«Вот вы где, сеньоры? Спите? Прекрасное занятие в то время, когда гибнут женщины! Нет, я ничего не понимаю», — в отчаянии мысленно кричал я себе.

Но вот галерея кончилась, и огромный зал распластался перед нами. По залу ходили отдельные фигуры офицеров. Мы подошли ближе. В офицерах узнаю офицеров нашей школы: поручиков Бакланова, Скородинского и Лохвицкого. Отдельно от них разгуливал маленький худенький доктор школы — Ипатов.

Увидев меня, они бросились ко мне.

— Как? Что? Уже заняли первый этаж?.. — дрожащими губами справился торопливо кругленький, упитанный Бакланов.

— Да, занят, — и, выдержав паузу, докончил: — Нами.

Из бледного Бакланов стал густо–красным и отошел. Скородинский что‑то промямлил, что он находится здесь в карауле, и тоже отошел. Только Лохвицкий, с перекошенным лицом, сбиваясь и брызжа слюною, начал доказывать бесплодность дальнейшей борьбы.

— Вы карьеристы, — говорил он захлебываясь, — вы губите юнкеров и нас!

— Убирайтесь вы к черту! — не вытерпев, огрызнулся я на поручика гвардии, выставленного из нее с фронта за необычайное мужество. — Неврастеник несчастный!

— Вы можете ругаться сколько угодно, а только губить нас и Временное правительство вы не можете, — продолжал он стонать над душой.

— Здесь. Стучитесь, — остановился мой провожатый у двери, на карауле которой стоял юнкер нашей школы Я. Шварцман.

Я поздоровался с ним и объявил, что иду к Временному правительству по приказанию коменданта обороны дворца. Он ответил, что в таком случае я могу пройти, и постучал в дверь. Кто‑то дверь толкнул изнутри и я вошел в нее, закрывая сейчас же ее за собой.

— Что вам угодно? — спросил меня в адмиральском сюртуке старичок, сидевший налево от двери, в кресле.

— Поручик Синегуб, Школы подготовки прапорщиков инженерных войск, по приказанию коменданта обороны Зимнего дворца, полковника Ананьева, явился для доклада об обстановке момента господину председателю Совета министров, ваше превосходительство, — громко, отчетливо, вытянувшись в позе «смирно», отрапортовал я ответ.

Во время моего ответа разгуливавшие по комнате двое министров, членов Временного правительства, остановились, и затем они и один поднявшийся из‑за стола подошли ко мне.

В одном я узнал Терещенко, а во вставшем из‑за стола — Коновалова.

— Я к вашим услугам. Что сообщите? — приятным тембром голоса задал он мне вопрос.

— Говорите, говорите скорее! — живо заторопил меня Терещенко.

В кратких словах я изложил порученное мне комендантом обороны, упомянув о стойкости юнкеров нашей школы, продолжающих лежать на баррикадах.

— Поблагодарите их от нашего имени! — пожимая мне руку, говорил председатель Совета министров, когда я кончил доклад и спросил разрешения идти. — И передайте нашу твердую веру в то, что они додержатся до утра, — закончил министр.

— А утром подойдут войска, — вставил Терещенко.

— Понимаете, надо додержаться только до утра, — добавил значительным тоном голос из‑за его спины.

— Так точно, понимаю. За нашу школу я отвечаю, господин председатель Совета министров.

— Вот и прекрасно! — обрадованно проговорил тот же голос.

Я быстро взглянул в его сторону и увидел небольшого старичка с пронизывающими, колкими глазами.

— Спасибо, — говорил А. П. Коновалов, — и пожалуйста, передайте коменданту, что правительство ожидает частых и подробных сообщений.

— А лучше, если он сам сможет вырваться и явиться к нам, — бросил Терещенко.

Во время этих приказаний я приблизился к двери и открыл ее, и в тот же момент в нее проскользнул поручик Лохвицкий и, поймав за пуговицу жакета А. И. Коновалова, начал доказывать ему бесполезность дальнейшей борьбы.

Изумленные министры пододвинулись и начали вслушиваться в развиваемую Лохвицким тему.

Мне было досадно и смешно. Взять его за плечи и вывести мне представилось актом довольно грубым в отношении министров, поэтому я его ущипнул, но он только отмахнулся рукою. Меня это задело, и я объявил, что поручик контужен в голову на фронте, — что соответствовало истине, — и поэтому прошу разрешения его увести. Но мне ответили, что в том, что он говорит, есть интересные данные и поэтому я могу без стеснения его оставить.

— Слушаюсь, — стереотипно ответил я, повернулся и вышел. Выйдя в зал, я снова почувствовал прилив бесконечной слабости от неожиданно для меня родившегося какого‑то чувства симпатии к этим людям, в сущности покинутым всеми, на волю взыгравшегося рока. «Бедные, как тяжело вам».

— Господин офицер, господин офицер, — внезапно раздался зов сзади.

— Это вас зовут, — сказал мне мой спутник.

Я обернулся. Ко мне из кабинета заседания правительства большими шагами быстро приближалась высокая, стройная фигура Пальчинского.

— Сейчас звонили по телефону из городской думы, что общественные деятели, купечество и народ с духовенством во главе идут сюда и скоро должны подойти и освободить дворец от осады. Передайте это коменданту обороны для передачи на баррикады и оповещения всех защитников дворца, — говорил взволнованно министр. — Подождите, я… — Но его перебили передачей из кабинета приглашения подойти к телефону. — Хорошо, бегу! — крикнул он и, снова обращаясь ко мне, добавил: — Вы сами, пожалуйста, тоже распространяйте это. Это должно поднять дух, — отходя от меня, закончил он отдачу распоряжений.