Сопротивление большевизму, 1917–1918 гг. - [39]

— Вы ранены? — участливо закидали меня вопросами, но я молчал. Все куда‑то исчезло, но я как‑то сразу увидел нагнувшегося надо мной верзилу вольноопредляющегося.

— Что такое? Зачем вы здесь? — вскочил я с вопросом со стула, на который меня усадили.

— Вам плохо! Сидите лучше, господин поручик, — ласково улыбаясь из‑под мохнатых бровей голубыми глазами, просил от меня.

— Где комендант обороны? — упрямо задал я вопрос.

— Комендант только что отправился к Временному правительству, — ответил один из юнкеров.

— Догнать! — заорал я.

И от этого внезапно вырвавшегося крика мне стала отчетливо ясна вся окружающая обстановка. Двое юнкеров, как‑то подпрыгнув от неожиданности окрика, бросились в коридор исполнять приказание, но сейчас же вскочили обратно.

— Там дерутся, — срывая из‑за спин винтовки, говорили они. «Ворвались», — мелькнула мысль, обдавшая жаром все тело, и я в момент бросился к коридору, вытаскивая револьвер из кобуры. Но, взглянув в коридор, сейчас же вложил его обратно. Дравшиеся на шашках, мелькавших в воздухе, оказались двое пьяных офицеров, быстро отделявшихся от группы, замеченной мною при входе в комендантскую. «Что скажу юнкерам? Какой стыд!» — смущенно решал я.

— Офицеры подрались, своих не узнали, что ли? Видно, большевики для вас что пугало для ворон! — крикнул я уже из коридора, бросаясь между приблизившимися драчунами. Мое появление смутило и внесло некоторое спокойствие, что дало возможность подбежавшим сотоварищам развести их в разные стороны.

— Господин поручик, — подошел ко мне с вопросом один из юнкеров, — что прикажете доложить коменданту? Вы приказывали его догнать.

— Спасибо. Я забыл. Не надо, я сам пойду… Кто знает дорогу? А то я запутаюсь, — схитрил я, боясь, что снова ослабею и не дойду самостоятельно.

— Я знаю, господин поручик, — вызвался вольноопредляющийся. — Разрешите, проведу?

— Да, да. Идемте. А вы оставайтесь здесь и всем передавайте, что сюда идет народ. — И я повторил известие, с которым прибежал.

— Позвольте вас взять под руку, — предложил мой провожатый, когда мы скрылись за поворотом.

— Спасибо. Только с левой стороны, — быстро попросил я его от мелькнувшего соображения: «Почему он так быстро предложил свои услуги… и вообще, как странно он держится, почему он дернулся корпусом вперед, когда я говорил, что сюда идут отцы города? Ясно, ему это не понравилось… уж не он ли посылал отсюда пакет за № 17?» — работало напряженно какое‑то растущее чувство недоверия к спутнику, что‑то болтавшему, что ускользало от моего слуха.

По мере приближения к цели спутник все круче и круче менял темы разговора, а я все ленивее ворочал языком и чаще стал останавливаться, чтобы, опершись спиною к стенке, внимательнее рассмотреть лицо, руки и одутловатости карманов. «Странно, — упорно сидела все одна и та же мысль в голове. — Я его раньше все как‑то не замечал, и почему он без винтовки, или револьвера, или шашки? И что он может без них тут делать? Нет, определенно здесь дело нечистое», — заключал я и принимался идти дальше, чтобы через сотню шагов остановиться и снова обдумать те же вопросы. Но вот он, слегка запнувшись, с налета задал вопрос, не могу ли я использовать его желание быть полезным делу защиты Временного правительства и, если понадобится, занять его так, чтобы сами члены Временного правительства видели его усердие, за что его, лосле подавления мятежа, произведут в корнеты флота…

— Господин поручик, — повышенно закончил он, спотыкнувшись на слове «флота», свою просьбу.

Я от неожиданности сопоставления корнета с флотом слегка вздрогнул и искоса взглянул на него снизу вверх. Он тоже смотрел на меня. «Матрос», — выросла догадка…

— Что же, я с удовольствием сделаю это, — с трудом проговорил я, в то же время сжимая рукоятку нагана.

— Покорнейше благодарю! — освобождая свою правую руку, ответил он. — Вы бы отдохнули, господин поручик, на вас лица нет, — остановился он с предложением, засунув освобожденную руку в правый задний карман.

В коридоре, в который мы вышли с большой мраморной лестницы, была полутемнота и полное отсутствие какой‑либо человеческой фигуры. В висках стучало, во рту было нехорошо. «Кто раньше?» — мелькал вопрос в голове, с жадностью улавливавшей доносящиеся звуки гула голосов из светлой полоски конца коридора. И вдруг из распахнувшейся двери, слева от выхода с лестницы, вышли с тяжелыми шагами, эхом покатившимися по коридору, один за другим пять юнкеров.

— А какой у меня револьвер, я всегда с ним, — смущенно говорил мне вольноопредляющийся верзила, вытаскивая правую руку и нерешительно подымая ее кисть с зажатым в пальцах браунингом.

— Хороший, но вы не играйте им! Оружием не играют, — наставительно громко произнес я ответ, хватая левой рукой за его кисть с револьвером и подымая свой наган правой рукой. — Играя — можно убить, — кончил я.

Находившиеся в нескольких шагах юнкера–ораниенбаумцы уже стояли рядом.

— Бросьте револьвер, вы не умеете с ним обращаться! Взять его! — приказал я юнкерам, когда браунинг упал из разжавшихся пальцев. — Я арестую вас! Ведите в Портретную галерею! — отдал я приказание юнкерам, внутренне поражаясь ровной, четкой интонации собственного голоса в то время, когда сердце готово было выскочить из груди.