Сопротивление большевизму, 1917–1918 гг. - [38]

Это известие о шествии отцов города и духовенства подняло меня. И мне стало удивительно легко. «Это поразительно красиво будет», — говорил я сопровождавшему меня юноше.

Юноша сиял еще больше меня. Но вот Портретная галерея, и я, несколько сдержав выражения своей экзальтированности, выбежав на середину галереи, прокричал новость юнкерам.

— Ура! Да здравствует Россия! — закончил я сообщение новости и, под общие торжественные крики «Ура!» юнкеров, побежал дальше, останавливаясь перед группами юнкеров и делясь с ними приближающейся радостью.

А в это время снова начала разговаривать с Невы «Аврора».

— Будьте добры, помогите мне, — говорил мне юноша, оказавшийся офицером–прапорщиком, только на днях приехавшим в отпуск к родителям с фронта и вот сегодня проникнувшим во дворец, — разделить участь юнкерства и тех сыновей чести, которые служили в армии не из‑за двадцатого числа, а в силу уважения к себе, как детям большого, прекрасного Народа. Вы это можете сделать, — убеждал он меня, — предоставьте мне нескольких юнкеров, и я организую вылазки. Позвольте, позвольте, — предупредил он готовый было сорваться у меня протест. — Я уже ходил, но один. Я пробрался за баррикады и, вмешавшись у Александровского сада в толпу осаждающих, бросил три гранаты. Это же была картинка! Правда, помогите, — просил юноша.

Но я отказал. Одно дело — грудь на грудь идти и другое — из‑за спины. И среди кого? Рабочих, отуманенных блестящей, как мыльный шар, фантазией…

— Нет, — говорил я, — право, невинной крови не надо. Вот подойдут горожане с духовенством, и это, поверьте, окажется сильнее, чем «Аврора» с их стороны и вылазки такого сорта, как вы предлагаете, — с нашей. Оставьте честь метаний бомб из‑за угла господам Савинковым, — урезонивал я горящего жаждою боя прапорщика.

— Вы правы; я не подумал с этой точки зрения, — согласился со мною юноша.

За беседой мы незаметно достигли поворота коридора в первом этаже к выходу под аркой, где нам снова попалось двое юнкеров и какой‑то дворцовый служитель, стоявший прислонившись к стенке и беззаботно курящий махорку, напомнившую мне, что я давно не курил. Я остановился и попросит у него папиросу. Он охотно исполнил мою просьбу, но от денег отказался. Я закурил и пошел дальше, за поворот.

— Господин поручик, — вдруг остановил меня один из двух юнкеров, попавшихся навстречу до поворота. — Господин поручик, этот человек, у которого вы брали папиросу, кажется, большевик. У него под тулупом болтаются гранаты. Мы давно за ним следим. Он кого‑то здесь ждет, — доложил юнкер свои соображения о здоровеннейшего роста субъекте, принятом мною за дворцового служителя.

— Так, отлично! Будьте внимательны! Я сейчас проверю, — поворачиваясь обратно, приказал я юнкерам.

— Послушайте, скажите, что вы здесь делаете? — подходя почти вплотную, задал я прямо вопрос человеку в тулупе и валенках. И, не давая возможности произнести что‑либо в ответ, я быстро оборвал крючок воротника и задернул его на плечи, связав, таким образом, свободу действия рук.

Эффект был ошеломляющий как для него, так и для меня: на раскрытых плечах лежали солдатские погоны Семеновского полка, а за поясом торчало два револьвера и висело несколько гранат.

Мгновение — и мой револьвер у его носа, а штыки винтовок юнкеров прижались к животу и груди. И он стоял не шелохнувшись, выпучив глаза и сдерживая дыхание. Прапорщик вмиг снял с него его украшения и вытащил из карманов кучу обойм и кошелек, в котором оказалась расписка в получении от товарища Сидора Евдокимова пакета за № 17 от 25 октября из Зимнего дворца, от товарища N. Печати не было. Подпись была, но неразборчива. Эту записку я спрятал в полевую книжку, а револьверы, патроны и гранаты предоставил в распоряжение юнкеров и принялся за допрос. Но ни угрозы, ни обещания свободы не действовали. И он, притворяясь дурачком, рассказывал сказку, что кошелек он нашел во дворе, что он неграмотный и что он и не солдат вовсе, а так, святым духом оказался в форме. Слушая галиматью, какую он нес, прапорщик бесился и все хотел его пристрелить. Но я решил иначе и приказал юнкерам отвести его наверх и сдать внутреннему караулу 2–го этажа. Прапорщик тоже пошел с ними.

«Надо быть осторожнее», — начала строить выводы мысль, когда, оставшись один, продолжал идти к комендантской, как в коридоре из другого, параллельного первому, из которого я только что вышел, с шумом показались юнкера–ораниенбаумцы. Я остановился и, подождав, чтобы их больше накопилось, передал им весть о шествии горожан ко дворцу. И то, как они приняли это, подсказало мне, что они выходили в коридор для полного выхода из дворца.

Теперь же настроение вновь переломилось, и они снова загалдели о возвращении обратно к своим постам. В это же время откуда‑то выскочил офицер их школы, и дело водворения порядка опять пошло на лад. Тут же попался мне на глаза один из юнкеров связи нашей школы, которого я и послал на баррикады передать новость капитану Галиевскому. «Медлить нельзя, — между тем говорил я себе. — Скорее находи коменданта обороны и проси направить свободных офицеров к юнкерам. Иначе приход отцов города будет впустую. Затем из юнкеров необходимо устроить заставы на подступах к Белому залу, а то бесконечные коридоры ими не охраняются, и они свободно, через какие‑нибудь ходы, вроде Зимней канавки, просочатся и затопят дворец своею численностью, а не победой оружия. Боже, как мне это раньше не пришло в голову», — едва плетясь к комендантской, казнился я. «О, где бы выпить воды и оправиться?» И у меня в глазах запрыгал стакан чаю, замеченный мною на столе в кабинете заседания Временного правительства. «Дурак, почему не попросил, объяснив причины жажды? Ты этим бы даже подбодрил их. Они увидали бы, что есть люди, которые твердо стоят на своем посту служения долгу. Да, держи карман шире — просто решили бы, что выскочка, — зло рассмеявшись, вошел я в достигнутую мною комендантскую. — Что они там делают, — нечаянно оборачиваясь на пороге вправо и замечая группу юнкеров и офицеров, заинтересовался я над необычайностью их поз. — А, пускай делают что хотят», — и я окончательно вошел в комнату. В ней я застал лишь нескольких юнкеров и верзилу вольноопредляющегося, удивительно напомнившего мне одного знакомого, и картины из родной Малороссии поплыли перед глазами, я зашатался, и если бы он не подхватил меня, то я бы грохнулся на пол.