Сопротивление большевизму, 1917–1918 гг. - [35]

— Живо, живо, — торопил я.

— Есть, — радостно завопил монтер, подавая ключ.

Я взял его и пробовал закрыть и открыть дверь. Замок действовал хорошо.

— Ну, идемте. Свет оставьте здесь гореть. Вы будете находиться при мне, — говорил я ему, когда мы зашагали обратно, направляясь к выходу, к главным воротам.

— А что, ваше высокоблагородие, — расспрашивал он меня, — вы из отряда его превосходительства генерала Корнилова будете?

— Почему вы это думаете? — задал я ему вопрос.

— Да уж наверное не иначе. Уж вы больно решительно действуете, не то что здешние господа офицеры. Собрались с юнкерами нас защищать, а сами все гуляют.

«Да, да, вас защищать, — думал я, — да я тебя бы уже отправил на тот свет, если бы не нужда в тебе». Но вот мы вышли к комендантской. «Ага, — сообразил я. — Я оставлю его и ключ у юнкеров связи. Это будет надежнее и целесообразнее». И я вместе с ним вошел в комендантскую. Комендантская была полна. Все одновременно говорили, кричали. Я провел к стене у шкафа монтера и, сдав его юнкерам связи и заявив им, что они мне отвечают за него и за ключ своими головами, стал прислушиваться к происходящему. Оказалось, в центре ударниц, инвалидов–георгиевцев и откуда‑то взявшихся юнкеров Павловского военного училища, которых во дворце не было, стоял комендант обороны дворца. Вся эта публика, волнуясь, с возбужденными глазами, а ударницы со слезами на них, умоляли, требовали от коменданта обороны сделать вылазку на Главный штаб, где, по их сведениям, писаря перешли на сторону Ленина и, обезоружив и частью убив офицеров, арестовали генерала Алексеева. [23]

— Мы должны выручить генерала Алексеева. Это единственный человек, ради которого стоит жить. Только он спасет Россию, а они его замучат! — кричали, перебивая друг друга, просящие.

— Уже, говорят, с него сорвали погоны, — визжала одна ударница.

— Если вы не разрешите, вы враг родины! — вопил штабс–ротмистр, подпрыгивая на своем протезе.

— Хорошо, — наконец согласился комендант обороны, видя, что все его уверения, что генерала Алексеева там нет, ни к чему не приведут. — Но только, — продолжал он, — могут произвести вылазку одни лишь ударницы. Инвалиды же должны остаться охранять 1–й этаж. Вас, ротмистр, я назначаю командиром внутренней обороны ворот. Но как только вы убедитесь, что генерала Алексеева нет, так немедленно же вернитесь на место, — снова обращаясь к ударницам, приказал комендант.

Ликуя и торопя друг друга, покинула вся эта честная, чуткая публика комендантскую.

— Я не мог иначе поступить, все равно сами бы ушли, а это было бы хуже, — увидев меня, поделился со мною комендант. — Ну как ты, жив еще? — подойдя ко мне и улыбаясь, продолжал он. — Ну и устал я. Рвут. Говорят без конца, и никакого толку. Положительно сладу нет ни с кем. Ну идем вниз, посмотрим, что там делается.

И мы, разговаривая, вышли из комендантской. Внизу навстречу нам попался капитан Галиевский.

— Разрешите узнать, вами ли разрешена вылазка ударницам? — обратился он с вопросом к коменданту.

— Да, — ответил комендант обороны.

— Слушаюсь. — И он снова бросился к баррикадам.

— Ну я туда, — выйдя под арку и указывая на противолежащую дверь 1–го этажа, откуда выбрали ударницы, сказал комендант. — А ты, — продолжая обращаться ко мне, закончил он, — делай что найдешь нужным, я доволен тобой и доверяю тебе.

Чувство удовлетворения наполнило меня, и я выскочил к баррикадам. И в тот же момент снова загорелись потухшие было фонари, и я увидел выстроившуюся роту ударниц, стоявшую лицом ко дворцу и правым флангом к выходу из‑за баррикад по направлению Миллионной улицы.

— Равняйсь. Смирно, — покрывая щелканье пуль о стены, о баррикады и верхушку ворот, командовала, стоя перед фронтом ударниц, женщина–офицер. — На руку. Направо. Шагом марш. — И, вынув револьвер из кобуры, женщина–офицер побежала к голове роты.

Я и стоявшие тут же офицеры капитан Галиевский и штабс–ротмистр взяли под козырек.

— Броневик идет, — раздалось с баррикад.

— Пулеметчики, приготовсь, — командовал Галиевский. — Александр Петрович, Христа ради, потушите огонь! — крикнул он мне, и я, выхватив револьвер, выстрелил в фонарь.

— Зря! — крикнул я, но ошибся. Фонарь потух. Пуля разбила его. Стрельба по второму не давала результата, и я снова помчался во дворец. «Тебе не свет тушить надо, а пойти с ударницами. Ну, тут каждому свое», — глупо урезонил я себя, мчась в комендантскую.

Через несколько минут я с монтером снова был в монтерской. Доска оказалась выключенной, и он позвонил на станцию.

— Станция занята матросами, — объявил он, опуская слуховую трубку. — Теперь весь свет в их руках. Ваше высокородие, — молил он, пока я проверял его заявление, отпустите меня: у меня жена, дети. Я ни при чем здесь.

— Хорошо, убирайся к черту и куда хочешь, но попадешься среди них, застрелю, — в бессильной злобе угрожал я, в то же время чувствуя бесполезность слов.

Назад я шел один. Ноги подкашивались. Я выбился из сил и часто останавливался, чтобы, прислонившись к стене, не упасть. В голове было пусто… Вот и комендантская. Вошел. Пусто. Я бросился к окну.

— Назад, назад, господин поручик, вас убьют, — откуда‑то раздался удивительно знакомый голос.