Somnium breve - [4]

мятежной гордости полна,

грешнее грешного одна;

другая — о, совсем другая! —

все шепчет что-то, засыпая.

Проснулась… и не помнит сна.

«Дремлют древние развалины…»

Дремлют древние развалины,

плющ повис над крутизной.

Мысли небом опечалены,

тишиной и глубиной.

Облаков пещеры дальние

отражаются волной,

дышат марева зеркальные

подо мной и надо мной.

А в душе виденье тайное:

тенью мира — мир иной.

Снится ей необычайное,

сон земной и неземной.

«В горах скалистых, по земле…»

Максимилиану Волошину.

В горах скалистых, по земле

песчаной, солнцем обожженной,

бреду я в предрассветной мгле —

и на обрывистой скале

остановился, пораженный.

Безлюдна древняя земля,

к пустынным далям кругозора

плывут кремнистые поля,

как острова из хрусталя —

в тумане горные озера.

И разгорается восток,

светлеет небо понемногу,

ложатся тени на песок.

Над розовым холмом — дымок,

алтарь неведомому Богу.

«Как тело у девушки розов…»

Как тело у девушки розов

обласканный солнцем парос.

Разбрелось по тропам откосов

белорунное племя коз.

Колонны обломок забытый,

свирели воркующий звук.

Когда-то алтарь Афродиты,

а сегодня пастуший луг.

Фиолетовый дождь глициний

застыл над грудой камней,

на листьях аканфовых — синий

и колючий узор теней,

да ящерица на припеке

прошмыгнет и забьется в щель…

Как вздох о богине далекой —

коринфская капитель.

«Пустыня, полдень, белый зной…»

А.В. Руманову

Пустыня, полдень, белый зной,

и свет и тишина без меры,

безбрежной дали дым сквозной,

как зыбь седая с желтизной —

бугры, песчаные пещеры.

И чередой плывут по ней

верблюды, призрачные челны,

куда-то в сон забытых дней

и незапамятных морей,

качавших над песками волны.

Земная вечность! Кто постиг

твое немолчное молчанье?

Бессмертный прах. За мигом миг…

Из отдаленья — львиный рык,

пустынной немоты дыханье.

Вакх («Необитаем старый дом…»)

Sunt lacrimae rerum.

Необитаем старый дом,

отломок времени и славы,

герб над решеткой величавый

разросшимся обвит плющом.

Потрескался лепной карниз

и наглухо забиты ставни,

и веет былью стародавней

осиротелый кипарис.

Трава и прель и сор кругом, —

иду по грудам бурелома

и на скамье, у водоема,

задумываюсь о былом.

Иссяк давным-давно родник,

его струя не плещет мерно,

прямоугольная цистерна

в сетях у цепких повилик.

Сухие прутья и стручки

устлали обнищалый мрамор,

запаутиненных карамор

свисают по углам пучки.

И тут же, в миртовых кустах,

над невысокою колонной

обломок статуи: замшенный,

изглоданный дождями Вакх.

Зияют впадины глазниц

и скулы язвами изрыты,

весь почернел кумир забытый,

добыча мошек и мокриц.

Но меж кудрей еще цела,

еще манит гроздь винограда,

и хмель таинственной Эллады

в припухлой нежности чела.

Как не узнать тебя, Жених,

веселий грозных предводитель,

хоть брошена твоя обитель

и нет менад с тобой твоих!

О, вещий тлен, печаль хвощей,

струящихся из чаши Вакха,

журчанье Леты, слезы праха,

слепая жалоба вещей…

В аллее — призрак каждый куст,

блуждаю долго, бесприютный,

и слушаю, как шепот смутный,

своих шагов по листьям хруст.

О, грусть! Уходит в вечность день,

не помнящий о мертвом боге…

Покинут дом, и на пороге —

моя скитальческая тень.

«Боги умерли. Но тишина…»

«Они все те же и поныне.»

Тютчев.

Боги умерли. Но тишина

привидений чудесных полна,

только землю разбудит заря —

и холмы, и леса, и моря.

Слышу Пана пронзительный крик,

громы Зевса — и молнии миг

озаряет Олимп всеблагих

высоко, в облаках грозовых.

Средиземная плещет волна —

не уйти от волшебного сна:

духи света и тьмы и огня,

притаясь, окружают меня…

КОЛЫБЕЛЬНАЯ(«Спи, сынок! Земля заснула…»)

Моему сыну Ивану.

Спи, сынок! Земля заснула,

в небе звездном утонула,

ветром ночи шевельнуло

занавески у окна.

Баю-бай! Не бойся ночи,

тайну вечную пророчит,

рассказать о смерти

хочет неземная тишина.

Спи, сынок, пока несмело

над твоею зыбкой белой

головою поседелой

наклоняюсь, бормочу.

Рано ль, поздно ль — не минует,

сон последний поцелует,

ветер вечности задует

чудотворную свечу.

Спи, мой первенец любимый!

Снами вышними хранимы

шепчут песню серафимы —

баю-баю! — не тебе ль?

Только Бог про это знает,

Он один не отдыхает,

над пучинами качает

огненную колыбель.

Спи, сынок! Земля заснула,

в небе звездном утонула,

привиденьями дохнула

неземная тишина.

Спи. Все — сон: людская злоба,

ад и рай за гранью гроба,

и с тобой мы оба, оба —

только тени, тени сна.

РОЖДЕСТВО(«Звезда над стогнами…»)

Владиславу Ходасевичу

Звезда над стогнами

Вифлеема,

неизреченный

сияет свет.

У яслей Господа

вместе все мы,

и только сон —

две тысячи лет.

Ах, разве не мы

с дарами Богу

тропою звездной

в пустыне шли?

Не нам ли Он

указал дорогу

в вертеп убогий

древней земли?

Волхвы таинственной

Ниневии

и пастухи

ливанских долин,

мы предстояли

Деве Марии,

когда родился

предвечный Сын.

У яслей Господа

вместе все мы —

слепые искры

Его огня.

Звезда над стогнами

Вифлеема,

обетованье

Божьего дня.

СКАЗКА(«Мой демон, ты умчи меня в страну…»)

Мой демон, ты умчи меня в страну,

где луч небес не угасает

и вечную животворит весну;

где сон — как явь, и явь подобна сну,

и солнце полночи сияет.

Там вольно дышит все, что никогда

не смело быть в подлунном мире.

Там вспыхивает каждый миг звезда,

и возвращаются назад года,

и всех морей просторы шире.

Там в заросли — вещун-единорог,

водой болотной плещут бесы,

там карлики лесные с ноготок

и папоротником цветущий лог,