Somnium breve - [2]

Все выше, выше к трубам дымовым,

все ближе к небу этот синий дым;

еще немного — станет он мутней,

поглотит стену и растает с ней.

Я всматриваюсь в медленную тень

и чувствую, как умирает день,

как уплывает в звездные поля

усталая, вечерняя земля.

Набережная («Осень, холодок, рассвет…»)

Осень, холодок, рассвет, —

камни набережной гулки.

Никого… Милее нет

этой утренней прогулки:

сень платановых аллей,

серый щебень, запах Сены,

опрокинутые в ней

дымнорозовые стены.

Мимо спусков и мостов,

лестниц и скамеек длинных,

обезлюдивших садов,

площадей, таких пустынных,

в полусумраке брести,

передумывая думы,

городские на пути

слышать, слушать полушумы.

Издалёка грузовик

прогремел неясным громом,

стукнул ставень, смутный крик,

где-то звон над Божьим домом.

Сонная скользит река,

донесется плеск фонтана,

стон фабричного гудка

из окраин и тумана…

Шарманка («На темный перрон полустанка…»)

Е. А. Жарновской.

На темный перрон полустанка,

под утро — ни свет, ни заря,

плетется хромая шарманка,

поет, надрывается зря.

Хоть голос у немощной звонок

и в ней человечья душа,

никто из вагона спросонок

в окошко не бросит гроша.

От века закон одинаков

на всех перепутьях земли.

И старенький вальс не доплакав,

умолкнет шарманка вдали.

Певица («В четверг под мое окно…»)

И. И. Жарновскому.

В четверг под мое окно

приходит женщина петь.

Пусть ей-то уж все равно,

да жуть на нее смотреть.

Во взоре не то вопрос,

не то, как ножом, печаль,

и грязная прядь волос

бахромкой седой — на шаль.

А песню поет она

такую — хоть плачь навзрыд,

всю душу мою до дна

призывной тоской пронзит.

Любого греха страшней,

нельзя никому простить.

И хочется крикнуть ей:

Неправда, не может быть!

Нищий («В городском саду за рекой…»)

В городском саду за рекой,

под каштанами, день-деньской

старый нищий сидел на пне,

всякий раз попадался мне.

Всякий раз минувшей зимой,

через сад проходя домой,

десять су я совал ему

в утешительную суму.

Он был очень убог и тощ, —

на посту и в холод и в дождь,

как заморщенный серый гриб,

к придорожной траве прилип.

Все о чем-то просил старик,

но в его слова я не вник;

что-то шамкал беззубый рот,

да понять я не мог весь год.

А недавно я мимо брел,

никого в саду не нашел, —

только лень торчал сиротой

над примятой слегка травой.

И с тех пор, уж не первый день,

мне мерещится этот пень,

и на сердце комом тоска.

Видно — я любил старика.

ЛУНА(«На соседнюю крышу…»)

П. А. Плетневу.

На соседнюю крышу

я смотрю из окна,

ослепительно в крыше

отразилась луна.

Изумруды, алмазы

весь усеяли скат,

в изумрудах, в алмазах

черепицы горят.

Как безводный колодец

этот нищенский двор,

днем серо — все в колодце:

люди, камни и сор.

А сейчас! На часовню

он похож, у дверей —

как лампады часовни

огоньки фонарей.

Ночь, угодница Бога,

лунным дымом кадит,

закоулок убогий

жемчугами кропит,

и над городом крылья

простирает окрест,

серебристые крылья

озаренных небес.

Часы(«Час за часом с колокольни дальней…»)

«Dis, qu’as tu fait, toi que voila»…

Verlaine.

Час за часом с колокольни дальней

прогудит глухим укором бой.

Слышишь ли? Он плачет все печальней

о годах, загубленных тобой.

Жизнь — о, чаша боли, слез и света,

суженая сердцу, — где она?

А душа, как песня, недопета,

а душа пред Господом смутна.

Было ей завещано так много —

столько небом озаренных нив…

Что ты сделал, забывая Бога,

подвига любви не довершив?

НА ЮГЕ

«Ко мне вернулась вещая подруга…»

Ко мне вернулась вещая подруга,

— она со мной давно уж не была, —

в залог любви с возлюбленного юга

серебряной сирени принесла.

Я тронут обольщающим приветом,

смотрю, не налюбуюсь на сирень.

Каким родным, животворящим светом

вновь озарен мой отснявший день!

Приник лицом к ее душистой пене,

разглядываю каждый лепесток…

Между цветов серебряной сирени

найду ли пятилелестный цветок?

«О, юность милая! Твоих весенних радуг…»

О, юность милая! Твоих весенних радуг

и в зиму долгую нс угасает свет —

и в пыльной старости на всем, что любим, след

восторгов, слез твоих, и грусти, и загадок.

У нашей памяти другой отрады нет:

воспоминаний дым неизъяснимо-сладок,

когда повеют им на сгорбленный упадок

пожары золотых, светорожденных лет.

Темней душа, темней… Но грезиться мне будет

волшебная лазурь давно угасших дней,

покуда сам Господь не позовет слышней

и вечностью от сна земного не разбудит…

О, пламя юности! Сияет призрак твой,

как радуга весны над сенью гробовой.

«Пылает небо над пустыней…»

Пылает небо над пустыней,

слепят полдневные лучи.

Далеко — море, в котловине

лепечут горные ключи.

Туда, в лесную тень, по скалам

иду тропинкой не спеша —

каким-то счастьем небывалым

томится певчая душа.

Жук прожужжит иль свистнет птица,

или в траве зашелестит —

все, все земное будто снится

и вечность тайную сулит.

Нездешней правдой сердце дышит

и чутко замирает вдруг

и в каждом звуке слышит, слышит

неслышный уху, тайный звук…

Le Cannet

«Июлем раскаленный юг…»

В. А. Злобину.

Июлем раскаленный юг,

пылающее море,

вдали — туманный полукруг

таврических предгорий;

костер полуденных небес,

кипенье голубое,

цикады знойно-звонкий треск

и пение прибоя;

да чайка: вскрикнет и нырнет,

и, выгибая спины,

выплескиваются из вод

веселые дельфины.

Симеиз

«О, моря южного покой…»

О, моря южного покой,

воды отлив атласный,

край неба, задымленный мглой,

и месяц молодой,

невинно, нежно-золотой,