Сомнамбула - [13]

— Опять если. Ты же приехала.

Черт, что я делаю. Заставляю его произносить ключевые слова о любви до гроба. Тогда не сказал, будь добр, скажи теперь. Девушка ждет. Все пунктирные линии сходятся в одной точке: они жили долго и счастливо и умерли в один день.

От голода.

Физическое давление слов, их форма и вес. Слова застревают в горле, голос становится противным, учительским. Кажется, у него тоже так. Досада, которой раньше не было.

Продолжать во что бы то ни стало по принципу, кто первый начал.

— Все-таки мне хотелось бы знать, какой ты был, думал ли обо мне.

— Я вообще ни о чем не думал. Мне было некогда, я читал.

— Ну да, и у нас с тобой ровным счетом ничего…

— Именно.

Ничего, которого не было, вызывает нечто вроде жалости. О нем лучше не упоминать, иначе попадешь в дурацкое положение. Впрочем, я давным-давно сжился с ролью идиота. С самого детства.

Ты хотела знать, каким я был. Пожалуйста.

Маленький князь Мышкин. Щелкунчик, урод с подвязанной челюстью и игрушечной сабелькой. Мокрые варежки, шапка, туго затянутая под подбородком, пальто в клеточку, одинаковые дети, одинаковые книжки, а кажется, что это было только у тебя. Мама что-то спрашивает, а ты стоишь в дверях, тебе восемь, двенадцать, двадцать, но ничего не меняется. На вешалке — то же серое безразмерное неопределенного покроя. Бутерброды в портфеле. Трамвай десятый номер. Двадцать великовозрастных девиц, слушающих лекции о. Арифметика без потерь, аккуратное сложение, стопочкой. Вычитания нет.

(Придумал новую сентенцию, тебе понравится.)

Память, конечно, не воск. Она больше похожа на стекло, само по себе невидимое. Мы замечаем только царапины. Вокруг некоторых имен и дат образуются идеально ровные пулевые отверстия. Память идет трещинками, одиночные звездчатые нейроны сплетаются в сеть, которая способна удерживать все остальное, пока под ней крошится и выветривается

предметное стекло

на нем кое-как окрашенный препарат

(кажется, кожица лука)

так вот, откуда слезы

или мы все-таки столкнулись лбами и засмеялись

нет, это исключено

я, наверное, криво улыбнулся

она, наверное, потрогала лоб

удивленно, как будто на нем появилась треугольная печать или маленькие рожки

мы съели волшебные ягоды и теперь на нас будут показывать пальцами

два любителя ботаники, которым заняться больше нечем, пока весь класс едет на каникулы в город Киев, и два тракториста, напившихся пива в плацкартном вагоне, и волшебное слово «гостиница»

два медалиста (без пяти минут), которые вынуждены отдуваться за честь школы на олимпиаде по биологии (с какой стати?!! — а кому ж еще, сказала Зоя, захлопнув журнал, пойдете оба, вместе веселей)

и еще один раз, на катке

по правилу сложения скоростей

схватились друг за друга чтобы не упасть

со стороны наверное могло показаться

во всяком случае мне показалось

что это было именно так

Сон десятилетней давности, который нашел меня только сегодня. Я схватился за тебя и сразу же отпустил. Щепка, попавшая в водоворот, наконец-то выбралась из него и поплыла по течению.

Далее: о чем я думал в школьные годы.

Я всегда был нормальным, что бы там ни говорили. Курил, прогуливал, выражался, как и все прочие. Не пил, правда, хотя это было бы в порядке вещей, но ведь и на солнце есть пятна. Позиция оригинала, которую я как будто занимал, не содержала в себе ничего оригинального; по большому счету она была анонимной и предоставляла массу преимуществ. Я острил и умничал, но на моем месте так поступил бы каждый (знакомый речевой оборот?). При этом мое другое «я», обращенное к тебе, было немым по определению. Видеть тебя я не стремился, безысходности тоже не чувствовал, разве что мне пришлось бы объясняться на тему первой любви, вот тогда. Но никто этого и не требовал.

я был неразговорчив, меня называли скрытным

я стремился к уединению, меня обвиняли в высокомерии

все читали на моем лице признаки дурных свойств, которых не было

такова была моя участь с самого детства

помнится, мне пришлось выучить это наизусть

впрочем, как и всем остальным

Твое присутствие меня мало изменило. Параллельные потоки — и ни малейшей попытки добиться слияния душ. Все происходило в нас и ничего — между. И это было источником счастья, добавил он и закашлялся, поперхнувшись высоким штилем.

Все-таки слово «счастье» отталкивает, даже когда говоришь про себя, а ведь оно ни в чем не виновато. Как и любое другое слово, оно предназначено для широкого круга пользователей. Чтобы быть всеобщим, оно должно быть пустым. Мы приходим, видим пустое место и говорим — нет, так нельзя, человек — это звучит гордо. И начинаем выгораживать себе какой-то особый смысл. Стараемся не замечать постоянного сквозняка, несмотря на то, что дует изо всех щелей. Но когда наступает март, и улицы плывут, и фонари отражаются в лужах — это происходит у всех одинаково. И называется одинаково.

Ты как хочешь, но я больше не могу говорить о школе.

Во сне у меня было два разных глаза — голубой и зеленый, и ты двигалась в расщепленном свете, отбрасывая две тени, которые иногда сходились, но не смешивались. Воздух между нами наполнился влагой, я видел твое лицо сквозь водяную линзу так ясно, так близко, словно я только что умер на скамейке запасных и сам этого не заметил. Лед подтаял, на островке грязной земли показалась прошлогодняя футбольная трава. Мокрые шнурки не развязывались, по лезвию пошла ржавчина, свободное пространство уменьшалось на глазах, стоило ли вообще выходить на лед? Мы оба знали, что это в последний раз. Начинается весна, в которой для нас не будет места.