Соловецкое чудотворство - [20]
ЛЕГЕНДА О ВЕЛИКОМ СХИМНИКЕ
Что ты мне всё толкуешь, писатель, реализм да реализм! Нужен, говоришь, реализм с воображением, а у меня-де воображение без реализма. А то тебе невдомёк, что от себя я ничего не выдумываю, не примышляю, да и не осмелюсь никогда на такое, а всего-то я, как сказал, орудие жалкое в чьих-то могущественных руках. Вот они, камни соловецкие, их легендам внимаю, голоса былые ловлю, помыслы людские угадываю, а от себя ничего не воображаю. Говоришь, легендотворец я? Слышал про себя и такое… Говоришь, вместо творчества — чудотворство? Да где уж мне… Говоришь, чудотворю я, чаемое выдаю за сущее и про себя самого насочинял: то одно со мной случилось, то другое. Нет, не дерзаю себя возвеличить, а если от себя говорю, то чтоб одному мне ответ нести и никого не тянуть. Ты говоришь, сказками я усталых людей поддерживаю. Сказки ли — не знаю. Сказ — иное дело. А поддержать, что ж, не отрекаюсь. Легче вам — значит и я, помело Божье, пригодился. Вот тебе и реализм! Посмотри-ка окрест себя, реализм тут или воображение? Живём как в воображении, а реализм самый подлинный — в трудах каторжных загибаемся, голодным брюхом маемся…
К слову о трудах наших каторжных. Гоняли нас на мыс Печак корчевать пеньки да землю уравнивать. Как вы думаете, зачем? Верно, аэродром там будет. А для чего аэродром? Нас, что ли, катать на ероплане? А теперь и корабли военные встали на рейде. Вот ты, реалист, и сопоставь всё это с воображением применительно к нашему здешнему пребыванию. Война началась мировая, и получается, что мы здесь не нужны, а нужна военно-морская база. Вишь, Пахан наш всенародный заключил союз с ихним Паханом Косорылым Хайлем-Хитлером, ну и побаиваются, что Англичанин пошлёт сюда эскадру и будет бомбардировать Соловки, как в Крымскую войну. А не то Косой пошлёт эскадру — меж ними, блатнягами, всегда резня. Приходит, допустим, в гавань Благополучия аглицкий корабль, охрана в панике разбегается по лесам, мы, зэки, тут же провозглашаем себя независимой территорией и очень просто переходим под защиту флага его величества аглицкого короля. Тут же устанавливаем теократическую республику, а охрану и придурков обращаем в рабство по греко-римскому образцу. Эх, вот бы была житуха! И чего сто́ит аглицкому королю крейсерок послать…
Нет, каземата за болтовню свою насмешливую не боюсь. Иной момент пришёл. Если бояться, то бояться всем нам чего-то пострашнее изолятора… А ты такими словами не кидайся, длинноухий, не вали с больной головы на здоровую. Говоришь, раз меня не шлёпают, то, значит, я провокатор? Других и за меньшее шлёпали? Верно. Две причины тут. Одна та, что им самим послушать интересно через твой пересказ, им тоже ой как скушно! Ну, пустят меня в расход, какой толк? Без меня кто их потешит? Да и стукачи вроде тебя без дела останутся. На мне одном вы все вместе с операми кормитесь. Не согласен? Тогда вторую причину приведу, поосновательнее: оттого они меня не шлёпают, что вскоре всем нам готовится общая шлёпка. Не верится? Мне тоже. Только вот признаки есть недобрые. Замечаете, что вохра с нами больно ласкова стала? То окромя «падлы» от них не слышали, а теперь как-то странно помалкивают, а один молодой вохрёнок сказал даже «братцы». И на работы редко выводят, и нормы столь строго не спрашивают, и в изолятор давно никого не прятали, и кормить вроде лучше стали, вчера горох давали, к чему бы?
Страшно подумать, а смерть, она рядом стоит. Везти-то нас на материк им расчёта нет, да и мало нас осталось. Был когда-то СЛОН — Соловецкий лагерь особого назначения, остался от него СТОН — Соловецкая тюрьма особого назначения, пророчески названо: издох СЛОН, издав последний СТОН. Говорят, и секретные приказы уже получены. Как есть мы все нераскаявшиеся и неисправимые государственные преступники, то всех и порешить. А есть, говорят, и более секретный приказ, что и начальство тоже, и охрану, и всех, кто правду соловецкую знает. Вот отчего у начлага бессонница! Никак нельзя допустить, чтоб из нас кто уцелел, чтоб правда о Соловках осталась. Концы упрятать — и все дела, чего проще. Ну ты чего ревёшь? А ты чего кулаками размахиваешь? Я-то здесь при чём? Мне-то что, меньше твоего достанется? А ты чего мелешь: советская власть так не поступит! Давно известно: здесь тебе власть не советская, здесь власть соловецкая!
Бежать? Эх, кабы бежать! Хоть денёк напоследок по воле погулять, по лесам сосновым побродить, у озера тихого посидеть… Да куда убежишь? Никто ещё с Соловков не убежал ни при старой власти, ни при новой. А пытались многие, да и как не пытать узнику воли? Вроде бы и недалеко до берега — шестьдесят вёрст, не шестьсот, а никто их не переплыл, да и переплывёшь, куда на берегу денешься, кроме Кемской пересылки?
Был всё же случай, не столь давний, многие его помнят: один горемыка сумел утечь из-под надзора в тёмен час, присмотрел он заранее лодочку, только весла не было, доской погреб, ничего. Ночью ветерок задул, волнишку раскачало, беглецу всё веселей — в волнах не заметят. Всю ночь он грёб, с волнами боролся, к утру так притомился, что на дно лодки свалился и уснул.
«Трилогия московского человека» Геннадия Русского принадлежит, пожалуй, к последним по-настоящему неоткрытым и неоценённым литературным явлениям подсоветского самиздата. Имевшая очень ограниченное хождение в машинописных копиях, частично опубликованная на Западе в «антисоветском» издательстве «Посев», в России эта книга полностью издавалась лишь единожды, и прошла совершенно незаметно. В то же время перед нами – несомненно один из лучших текстов неподцензурной российской прозы 1960-70-х годов. Причудливое «сказовое» повествование (язык рассказчика заставляет вспомнить и Ремизова, и Шергина) погружает нас в фантасмагорическую картину-видение Москвы 1920-х годов, с «воплотившимися» в ней бесами революции, безуспешно сражающимися с русской святостью.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Не сравнивайте героя рассказа «Король в Нью-Йорке» с председателем Совета Министров СССР Косыгиным, которого Некрасов в глаза никогда не видел, — только в кино и телевизионных репортажах. Не о Косыгине его рассказ, это вымышленная фигура, а о нашей правящей верхушке, живущей придворными страстями и интригами, в недосягаемой дали от подлинной, реальной жизни.Рассказ «Король в Нью-Йорке» направлен не только против советских нравов и норм. Взгляните глазами его автора на наших нынешних «тонкошеих» и розовощеких мундирных и безмундирных руководителей, для которых свобода и правда, человечность и демократия — мало чего стоящие слова, слова, слова…Л.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Не научный анализ, а предвзятая вера в то, что советская власть есть продукт российского исторического развития и ничего больше, мешает исследователям усмотреть глубокий перелом, внесенный в Россию Октябрьским переворотом, и то сопротивление, на которое натолкнулась в ней коммунистическая идея…Между тем, как раз это сопротивление, этот конфликт между большевизмом и Россией есть, однако, совершенно очевидный факт. Усмотрение его есть, безусловно, необходимая методологическая предпосылка, а анализ его — важнейшая задача исследования…Безусловно, следует отказаться от тезиса, что деятельность Сталина имеет своей конечной целью добро…Необходимо обеспечить методологическую добросовестность и безупречность исследования.Анализ природы сталинизма с точки зрения его отношения к ценностям составляет методологический фундамент предлагаемого труда…
«Все описанные в книге эпизоды действительно имели место. Мне остается только принести извинения перед многотысячными жертвами женских лагерей за те эпизоды, которые я забыла или не успела упомянуть, ограниченная объемом книги. И принести благодарность тем не упомянутым в книге людям, что помогли мне выжить, выйти на свободу, и тем самым — написать мое свидетельство.»Опубликовано на английском, французском, немецком, шведском, финском, датском, норвежском, итальянском, голландском и японском языках.
Известный британский журналист Оуэн Мэтьюз — наполовину русский, и именно о своих русских корнях он написал эту книгу, ставшую мировым бестселлером и переведенную на 22 языка. Мэтьюз учился в Оксфорде, а после работал репортером в горячих точках — от Югославии до Ирака. Значительная часть его карьеры связана с Россией: он много писал о Чечне, работал в The Moscow Times, а ныне возглавляет московское бюро журнала Newsweek.Рассказывая о драматичной судьбе трех поколений своей семьи, Мэтьюз делает особый акцент на необыкновенной истории любви его родителей.
Книга принадлежит к числу тех крайне редких книг, которые, появившись, сразу же входят в сокровищницу политической мысли. Она нужна именно сегодня, благодаря своей актуальности и своим исключительным достоинствам. Её автор сам был номенклатурщиком, позже, после побега на Запад, описал, что у нас творилось в ЦК и в других органах власти: кому какие привилегии полагались, кто на чём ездил, как назначали и как снимали с должности. Прежде всего, книга ясно и логично построена. Шаг за шагом она ведет читателя по разным частям советской системы, не теряя из виду систему в целом.