Сказ первый
ПРО МОСКВУ, ЛЮДЕЙ МОСКОВСКИХ, ПРО БАШНЮ СУХАРЕВУ И ПРО ЧЁРНУЮ КНИГУ
И что за весёлость, что за удальство, братцы, быть московским человеком!
Что с нами ни делают, как нас ни ломают, а живы мы, люди московские, и Москва наша жива, матушка. И вроде бы немало воды с неких пор утекло, а все же есть она, Москва, и есть в ней дух московский!
Шел я нашим богоспасаемым градом - а чего шел, и сам не ведаю, - Пасха сегодня, светлый наш праздник, весна, теплынь, солнышко веселит, тянет в этот день на улицу, и ходишь по всем московским сорока́м.
Был у Христа Спасителя, закрыт он давно и службы нет. От него к Кремлю. Бывало, вся Москва на святой холм сходилась, а ныне нашему брату туда ходу нет... А звон какой стоял - красный звон - до неба! Ныне не позвонишь - еле-еле церквушки держатся, того гляди последние закроют и Бога упразднят окончательно.
А был когда-то праздник, один день в году, когда все русские люди жили в любви и дружбе. Вообще-то ох и недружны мы, русские, а тут все забывалось, вся злость-вражда, потому что Христос Воскресе, люди русские, на земле мир, в человецех благоволение!
Да... Вышел на Красную площадь, от нее по Никольской. Иду, старину вспоминаю. Никольская - улица книжная. Здесь началось книгопечатание, так и пошло - вся книжная торговля здесь. Москва книгу почитает и почитывает, любит книгу, книжный это город. На Никольской новыми изданиями торгуют, тут и слава книжная и барыш, а пройдет книга через руки людские, обтреплется, забудется и окажется у нас на Сухаревке.
За Никольской - Лубяная площадь, место приснопамятное, не к ночи будь помянуто... За ней Лубянка-улица, а там Сретенка. Сретенка - улица торговая, чистая, строгая. Взглянешь вдоль улицы - дома на ней невысокие, двухэтажные, и видишь издали - стоит башня Сухаревская. Ближе подходишь - шумит, бурлит народ, толчок наш здесь, знаменитая Сухаревка.
Весь отброс, людской и барахольный, тут. Все, что надо и что не надо, все волокут. Все что хошь продадут и обманут обязательно. Москва такой город - ловкий. «Москва бьет с носка» - известно. А потом хошь доказывай, хошь плачь - Москва ни словам, ни слезам не верит. Ох, город! Ну и город! Лихой! И народ лихой, лише некуда. Не протолкнешься: с лотков торгуют, вразнос торгуют, сидельцы из лавочек чуть не силой к себе заталкивают. Трамвай звенит, не проедет никак. Каждый день кого-нибудь режут, а все ничего - Склифосовская больница напротив. И орут кругом: «А ну, ну... налетай!», «А вот, а вот по дешевке!», «Эй, навались, у кого деньги завелись!», «Подштанники новые! Интимное белье, дамский конфексьон!», «Квас на льду! Квас на льду!», «Стихи поэта Баркова! Сочинение профессора Фореля! Пикантная литература!», «Ты чего в карман лезешь? Держи беспризорного!». Чего тут не бывает!
Иду по антикварному ряду, гляжу: вот она, старая Россия, вся снесена на барахолку. Картины разные, еще крепостными художниками писанные, - господа на них важные в париках, дамы такие, что глазу услада, - ах, елки точеные, думаешь, ведь жили люди и все-то прахом пошло. Жалеть их, эксплуататоров, конечно, не жалею, а все же грустно как-то. Иду дальше: часы с боем продаются, под стеклянным колпаком, штука такая изящная - вроде постели сделано, а на ней возлегает нимфа в натуральном виде. Раньше такие часы больших денег стоили, а нынче отдают за червонец. Ходили часики, отбивали время, да сломались, потому что ушло их время и не возвернется. Подсвешники выставлены, на три, на пять свечей - шандалами зовутся. Может, при этом подсвешнике великий наш поэт Александр Сергеевич Пушкин творил или в карты резался! Всё, чем жили, всё на барахолку! И так-то мне это за печаль стало, и задумался я: так-то и человек, Божья душа, отслужил свое, отпрыгал и тоже на барахолку? Странно мне это отчего-то показалось. Стою, смотрю, как народ мельтешит, а чего мельтешит, и сам не понимает. «Эх, - думаю, - мир-народ московский! И злыдни средь вас есть, жулье последнее, и тати, и душегубцы, и страдальцы, и мученики, и люди доброты великой, жизни праведной, а всех я вас люблю, потому что вы - люди московские, наши, нашенские. За все благодарен я вам: за то, что живете, что мимо ходите, что вижу вас повседенно! И что-то такое мне сказать вам хочется, прямо сердце рвется...»
Гляжу: стоит над всем шумом-гамом одна тихая Сухарева башня. Если присмотреться - вовсе загадочное сооружение. Для чего ее поставили - никому не ведомо. Говорят, для Сухаревского стрелецкого полка (командиром в нем был Сухарев, оттого и название). Все стрельцы тогда взбунтовались, один этот полк остался верен царю, за что Петр Великий и построил для него башню. Странное объяснение. Просто неведомо зачем башню поставили, а стрельцов в ней поселили за неимением иного помещения. Потом там, по истории, было навигационное училище, потом и театр был, и склады, тоже по морскому ведомству. Уж потом московский губернатор князь Голицын приладил в башне водопровод. Нескладная она такая, эта башня, никто не знает, зачем ее строили и подо что ее использовать. Бесполезное сооружение вроде. Стоит себе меж Сретенкой и Мещанской, проезду мешает, ни к чему не годная, а тоже наша, милая, московская. Как без нее Москву представишь, да без Кремля, да без Христа Спасителя? Она тут, и Москва тут. Вам в Париже, может быть, Нотр-Дам, а нам Сухарева башня. Вот как! А если бы нам сейчас такого писателя, как Виктор Гюго, чудеса бы про нее написал, честное слово!
