Соломон, колдун, охранник Свинухов, молоко, баба Лена и др. - [18]

У Ивана Степановича сын был не просто говнюк, а говнюк однозначный. Он, как и его отец, закончил ПТУ на фрезеровщика, но прибился к музыкантам, пытаясь выучить барабан.

Искусство барабанщика ему не далось, но и к станку он уже идти не хотел, папашку называл рабоче-крестьянским быдляком, но жил за его счет и на пенсию жены-инвалида.

Как любой человек творческий, он обладал большим объемом свободного времени, и поэтому первым разузнал про снос и про свои права от сына начальника ЖЭКа, который тоже сидел дома, но уже в качестве начинающего писателя. Он хотел писать про людей фантастические романы.

Вначале на предложения сына Иван Степанович дал ему в ухо, но, выпив поллитровку, оценил благостную перспективу облегчительного избавления от постоянного присутствия в семье барабанщика. Еще немного взгрустнув, побуянив, побив посуду и поломав мебель, он решился вступить в хитроумный сыновний план, который состоял в том, чтобы развести Ивана Степановича с женой, а барабанщика – с невесткой и женить Ивана Степановича на невестке.

В результате в квартире получалось три семьи: разведенная мама, разведенный сын и новобрачные.

Больше всего от внедренного в жизнь плана пострадал юный писатель-фантаст, когда его отец, начальник ЖЭКа, получил на подпись добытые семьей Ивана Степановича документы.

Отец писателя-фантаста орал красный и грозный: «Я вам такой групповой инцест устрою, что всю жизнь будете презервативы покупать, сволочь безлошадная!»

Как понимаете, его гнев был вызван собственным бессилием и тем, что такая хитроумная операция прошла мимо его кармана.

А семью Ивана Степановича неприятности все-таки стороной не обошли. Так он с невесткой сдружился, что обратно ее к барабанщику не отпустил, навеки настроив сына и бывшую жену против себя.

Все мои знакомые и друзья – великие русские поэты

Рабочий, разрывающий цепь

Отец Прошки, как и сам Прошка, был известным художником. Премию Сталинскую отцу дали за картину «Иосиф Стальский – народный акын», на которой был изображен слепой лезгинский акын Иосиф Стальский, пятикратный лауреат Сталинской премии по поэзии, который стихи сам не записывал, а лишь напевал, но их записывали мимо проходящие люди и передавали в редакции газет.

За качественную картину отца Прошки устроили в музей реконструкции города Москвы главным научным хранителем и реставратором – отвечать за сохранность экспонатов.

Если друзья и сопитейники директора музея что-либо ломали из того, что было сдано в музей, то отец Прошки отвечал за восстановление поврежденных предметов.

Он даже для сопитейников директора написал руководство по восстановлению, состоящее из трех слов: «Экспонаты не ломать», – но его все равно не слушали.

Это однажды аукнулось. Ко дню тридцатипятилетия революции приказали выставить из запасников подарки, которые разные люди вручали Сталину. Но один подарок – рабочего, разрывающего цепь, в лучах солнца – друзья по торжеству какому-то облили портвейном и обломали лучи.

Скульптура после этой акции получилась «несмотрибельная»: ржавый рабочий волочит такую же ржавую и как бы обсосанную цепь, сквозь которую пробиваются лучи солнца, частично целые, а частично поломанные, причем осколки от поломанных лучей валяются вокруг иглами. Беда и есть беда, но экспонат из списочка не вычеркнешь.

Директор прибежал к отцу Прошки и взмолился: «Спасайте, Прохор Прохорович, что делать – не знаю. Не во враги же народа идти».

После долгих пререканий и неприкрытого циничного торга сошлись на денежной премии в размере оклада к празднику и внеочередном отпуске за счет директора, что привело к тому, что в день открытия выставки рабочий красовался в цепи весь блестящий, без ржавчины, а сквозь цепь пробивались целехонькие лучики.

Тайну божественного перевоплощения в необычайно короткий срок у Прохора Прохоровича выпытывали многие, но он железно молчал. И только уже в семидесятые годы, напившись на Прошкином выпускном из Суриковки, признался, что цепь и рабочего просто опустил в керосин, а лучи не восстанавливал, а доломал. Дырочки залепил пластилином, пластилин покрасил золотянкой, вырванные лучи и рассыпанные вокруг обломки сгреб веником на совок и выкинул все в мусоропровод, нисколько не смутившись.

И правда, кто там считал, сколько солнечных лучей пробивалось через железную цепь, сковывающую рабочего, до реконструкции и после нее.

Все мои друзья – великие русские поэты

Все мои друзья и знакомые – великие русские поэты. Когда мне грустно или одиноко, я им звоню и спрашиваю: «А я ведь тоже великий русский поэт?»

«Не, ты не великий русский поэт. Ну какой из тебя великий русский поэт? Ты просто русский поэт. Обыкновенный такой, простой русский поэт».

После этого я обычно затихаю, кладу трубку и иду спать.

Великий Мачо

Как-то раз я пришел с работы и решил встать на путь Великого Мачо. В первую очередь ударил два раза кулаком по столу, потом вылил в унитаз борщ, приготовленный женой, назвал свинину жесткой, возмутился, что чай без сахара (сахар, конечно, был). В довершение предпринятого я залез по стремянке под потолок, откусил пассатижами висевшую лампу, собрал каркас разбившейся лампы (отчего лампа приобрела вид урбанистический – столь любимый женой), повесил обратно. Обвинял жену. Забрал у нее бутылку вина, припасенную для лечения, заперся в ванной, где выпил все сгорла. Когда жена принесла новую бутылку вина, чтобы припасти ее для лечения, я и ее забрал, хотя и выпил лишь полбутылки.