Соломон, колдун, охранник Свинухов, молоко, баба Лена и др. - [16]
Но подопечный, конечно, веровал в иное, и когда они ехали с Л. по горной дороге в пицундский санаторий, Р. Г., заметив стаю уток, произнес:
– Сматры, Вано, косяк – как штопор в небо! Вах, вах, какой образ! Дарю!
Первый полет «Бурана»
В первый полет «Буран» улетел в сторону моря, а я, когда прочитал об этом в газете, сразу подумал: «Что ему делать в стороне моря?» Так, раздумывая и куря, я дошел до работы, встретил Матвеича и спросил: «Может, „Буран“ полетел не туда, а все сказали, что в сторону моря?»
Матвеич улыбнулся и ответил: «Улетел „Буран“ туда, но квартальной премии не будет».
Неведомая травка
Двенадцать лет
В это утро от бабы Нюры ко мне прибежал ее мелкий и сопливый внучатый племянник, который, кривляясь и гримасничая, передал мне просьбу к ней зайти. Я и так знал, что он может сказать, так как воззвания бабки Нюры о подготовке могилы к ее скорой смерти уже окончательно всех родственников, и в том числе меня, задолбали.
Наша семейная могила находится возле егорьевской церкви, и лежат там двадцать четыре человека, начиная с конца девятнадцатого века, один на одном в шесть рядов.
Последнего, деда Леонида, похоронили два года назад, и когда крайний четвертый холмик вскрывали, просто положили новый гроб на полуистлевший гроб полковника в отставке Прокопия Авдеича – сводного брата бабушки по матери.
Самое смешное, что и другие три холмика за оградой тоже не так давно тревожили: Лидию Михайловну клали на одиннадцатидневного Егорку, ее сестру – на прабабушку Евдокию, а Сергея Митрича, хотя и должны были класть за кладбищенской оградой (самоубиенный он), все равно положили в оградку общую, так как решили этот факт от отца Викентия скрыть.
Отец Викентий, узнав об этом, на перенос не решился, но злобу на семью затаил конкретную: на все просьбы разрешить бабе Нюре лечь сверху, седьмым рядом, давал твердый отказ, руководствуясь православными канонами, позволяющими такое лишь через двенадцать лет после смерти того, на кого кладут. А у нас самый давний (восемь лет) в верхнем ряду – этот вот Сергей Митрич.
Раз за разом отказывая, отец Викентий к тому же посмеивался: «Придется бабке еще лет пять пожить».
Баба Нюра на родню из-за этого набычилась и шипела: «Вот вашего Сереженьку и при жизни больше любили, всегда ему все лучшее доставалось, а мне и помереть не дают по-человечески. Не буду я лежать отдельно ни при каких обстоятельствах, несите меня куда всех носите, а вашего отца Викентия, фашиста, надо расстрелять – Селезневым почему-то разрешил, а Сарвилиным не разрешает, морда поповская».
Поповская морда от взяток отказывалась, угрозам не поддавалась, а расколол я ее, лишь уличив в нарушении Великого поста и пригрозив все рассказать прихожанам.
«Ладно, Славик, твоя взяла, – сказал тогда Викентий, – положу я вашу злопыхательницу через восемь лет, положу, пусть помирает спокойно».
Поэтому от прибежавшего племянника я ждал сообщения о смерти бабы Нюры, но он сообщил, что внезапно от инфаркта скончался ее семидесятидвухлетний сын, вполне еще здоровый молодой человек, вот как бывает.
Что было дальше – понятно. Похоронили сверху его, отец Викентий ржал, а бабе Нюре пришлось жить еще двенадцать лет.
Неведомая травка
В четверг я попал в баню почти что случайно, так как сам хожу по субботам, но в честь большого праздника (ноябрьского) решил сходить в день будний, потому что на него выпал выходной.
В бане атмосфера царила накаленная. Перемешались и четверговые, и пятничные, и субботние.
Пятничные и субботние кричали: «Подкидывай, подкидывай, делай пожестче». Пожестче – это когда уши заворачиваются, только лежать на полу и можешь.
А четверговые, все как на подбор дедки лет под семьдесят, вопили: «Это вы идите в свои пятницы и субботы и там командуйте, а у нас Валерий Палыч главный, вот его и слушайтесь, он зла не сотворит».
Валерий Палыч – сморчок сморчком. На улице увидишь – пройдешь или затопчешь по неведению, а тут главный шаман.
Загонит человек сорок на лавки, устроит парное молоко, запах микстурный напустит. Сам стоит в центре вениками размахивает, каждому в нос сует, заставляет нюхать – пятничные и субботние мерзнут, а четверговые от неведомого аромата веников балду ловят похлеще, чем от конопли.
Что-то он в веники добавлял такое. То ли траву особую, то ли лист неизвестный, от чего до печенок пробирало. Чудно.
На это шаманство чародейное сбегались дедки со всех банных щелей, стоило лишь Палычу свистнуть (и безногие, и безрукие, и безглазые).
А когда пятничные и субботние захотели революцию совершить, чтобы сделать пожестче, то убогие дедки им так шайками вломили, что все хотение отбили.
Но самые чудеса начались дома. Пёрло меня с трех дня до пяти утра каждые полтора часа так, что под конец жена взмолилась и потребовала объяснений в угрожающей форме. Вот так-то.
Недавно я узнал, что Валерия Павловича не стало. Скончался он и унес с собой тайну неведомой травы. Говорят, что в процессии за его гробом шло дедков люблинских человек триста, а старух – просто немерено. На каждого дедка (включая безногих, безруких и безглазых) по три или четыре.
Последняя надежда 1998 года
Вячеслав Харченко – прозаик. Родился в Краснодарском крае, окончил МГУ, учился в Литературном институте имени А. М. Горького. Лауреат Волошинского литературного конкурса. Печатался в журналах «Знамя», «Октябрь», «Волга» и др. В книге «Чай со слониками» представлены емкие, реалистичные, порой предельно жесткие тексты о любви и взаимоотношениях между мужчиной и женщиной. В персонажах повестей и рассказов читатель легко узнает себя, своих близких, соседей и сослуживцев.
«…Иногда я просыпался среди ночи и внимательно вглядывался в её овальное, мягкое лицо и думал, как внешность может быть обманчива, как в этом небольшом и хрупком тельце скрывается столько воли и мужества. Я бережно и осторожно перебирал её тёмные каштановые волосы, горько проводил ладонью по нежной коже и думал, что, наверное, я просто ущербен, что мне нужна какая-то другая женщина, добрая и покладистая, которая будет смотреть мне в рот и выполнять мои маленькие мужские прихоти. Чтобы я входил в дом, медленно снимал ботинки, аккуратно мыл руки в ванной, торжественно садился за стол, а она бы в фартуке, улыбаясь, говорила мне: «Антон, ужин готов».Но Света всегда была где-то там, далеко…».
«…Я занес зверька в дом и стал его кормить. Он ел, ел и ел. Он ел, ел и ел. Сначала он съел сырокопченую ветчину «Останкинскую», потом курицу-гриль из ларька узбеков, потом накинулся на камбалу холодного копчения, прикончил консервы «Уха камчатская», выпил литр молока и полез ко мне на диван обниматься. Из маленьких черных лапок он выпускал острые коготки и поднимался по моему халату в направлении лица – наверное, чтобы расцеловать…».
Ничего в Еве не было. Рыжая, худая, низенькая. Постоянно дымила. В детстве у Евы отец умер от врачебной ошибки. Думали, что язвенный колит, а оказался обыкновенный аппендицит. Когда прорвало, отца даже до больницы не довезли, так и отошёл в «Скорой помощи»… Отец часто снился Еве, и поэтому она писала статьи о врачебных ошибках. Много раз она, захватив с собой меня в качестве оператора, выезжала в какие-то заброшенные и запущенные больницы для проведения очередного журналистского расследования. Все эти желтолицые, скрюченные, измученные больные любили Еву, а администрация города и главный врач города Еву ненавидели…».
Один человек с плохой репутацией попросил журналиста Максима Грязина о странном одолжении: использовать в статьях слово «блабериды». Несложная просьба имела последствия и закончилась журналистским расследованием причин высокой смертности в пригородном поселке Филино. Но чем больше копал Грязин, тем больше превращался из следователя в подследственного. Кто такие блабериды? Это не фантастические твари. Это мы с вами.
Популярный глянцевый журнал, о работе в котором мечтают многие американские журналисты. Ну а у сотрудников этого престижного издания профессиональная жизнь складывается нелегко: интриги, дрязги, обиды, рухнувшие надежды… Главный герой романа Захарий Пост, стараясь заполучить выгодное место, доходит до того, что замышляет убийство, а затем доводит до самоубийства своего лучшего друга.
Петер Хениш (р. 1943) — австрийский писатель, историк и психолог, один из создателей литературного журнала «Веспеннест» (1969). С 1975 г. основатель, певец и автор текстов нескольких музыкальных групп. Автор полутора десятков книг, на русском языке издается впервые.Роман «Маленькая фигурка моего отца» (1975), в основе которого подлинная история отца писателя, знаменитого фоторепортера Третьего рейха, — книга о том, что мы выбираем и чего не можем выбирать, об искусстве и ремесле, о судьбе художника и маленького человека в водовороте истории XX века.
Взглянуть на жизнь человека «нечеловеческими» глазами… Узнать, что такое «человек», и действительно ли человеческий социум идет в нужном направлении… Думаете трудно? Нет! Ведь наша жизнь — игра! Игра с юмором, иронией и безграничным интересом ко всему новому!
Эта история с нотками доброго юмора и намеком на волшебство написана от лица десятиклассника. Коле шестнадцать и это его последние школьные каникулы. Пора взрослеть, стать серьезнее, найти работу на лето и научиться, наконец, отличать фантазии от реальной жизни. С последним пунктом сложнее всего. Лучший друг со своими вечными выдумками не дает заскучать. И главное: нужно понять, откуда взялась эта несносная Машенька с леденцами на липкой ладошке и сладким запахом духов.
Россия и Германия. Наверное, нет двух других стран, которые имели бы такие глубокие и трагические связи. Русские немцы – люди промежутка, больше не свои там, на родине, и чужие здесь, в России. Две мировые войны. Две самые страшные диктатуры в истории человечества: Сталин и Гитлер. Образ врага с Востока и образ врага с Запада. И между жерновами истории, между двумя тоталитарными режимами, вынуждавшими людей уничтожать собственное прошлое, принимать отчеканенные государством политически верные идентичности, – история одной семьи, чей предок прибыл в Россию из Германии как апостол гомеопатии, оставив своим потомкам зыбкий мир на стыке культур.