Соломенный кордон - [29]

От мягких, как журчание родника и щебетание птиц, звуков рожка Федору становится уютней, он ощущает теплый взгляд Кузьмы, и тоска его пропадает совсем...

Помоги, брат, ошибка вышла...

Их вели на расстрел. Молоденький русоволосый и веснушчатый полицай, выслуживаясь перед немцами, подгонял Бориса Бриллиантова, толкая прикладом в спину, в то место, где ему содрали при допросе кожу и посыпали солью.

Конвойный немец одобрительно посматривал на полицая, а Борис Бриллиантов моргал мученическими глазами, блестевшими от слез. Он механически смахивал эти слезы и испуганно оглядывался на полицая.

Картина провала неотступно преследовала его, и Бриллиантову было до жути обидно, за то, что он, основной связной подпольной группы, младший лейтенант, считавший себя умным и изворотливым, попался в гестапо первым. Попался глупо. Черт его понес на толкучку, на это разношерстное сборище людей, где сотни желающих купить что-нибудь из съестного и какой-то десяток пронырливых, преследующих только наживу жадных торгашей, которых чуть ли не разрывали на части, если они вытаскивали из-за пазухи темную, как земля, краюху хлеба.

В сером кепи, в приличном, из хорошего трико пиджаке, Борис с уверенным видом толкался среди толпы, чувствуя, как сжимается от голода пустой желудок и во рту появляется холодная слюна с привкусом металла.

Потом Бриллиантов заметил румянощекую молодую женщину в ситцевом цветастом сарафане, стоявшую с камышовой кошелкой у стены серого дома, и пошел к ней, стараясь не привлекать к себе внимания, и, как потом, узнав, что она продает курицу, обрадовался этому, думая, что теперь наконец поест всласть.

В обмен на курицу предложил ей часы, хотя они были подарком матери и единственной его драгоценностью. Женщина не стала торговаться, густо покраснела и повела его подальше от глаз спекулянтов и шныряющих по толкучке полицаев. Она не успела его отвести, не успела сделать выгодного обмена, потому что Бориса остановил полицай с фашистской свастикой на рукаве и потребовал документы. Бриллиантов с безразличным видом протянул паспорт и стал ждать, не подозревая, что полицейский был из местных, он знал почти всех жителей маленького городка в лицо.

Стоявший в стороне патруль приблизился. Если бы Борис, пока они просматривали паспорт, рискнул, он успел бы скрыться, и вряд ли они в этой толкучке смогли его поймать. Нос он не рискнул и ждал, что будет, и когда ему приказали следовать за полицаем, покорно пошел.

На допросе он очень боялся немца, руки у него так и тряслись от страха. Немецкий офицер, по-видимому, комендант, посадил его на стул перед собой, приказал не оглядываться. Долго рассматривал арестованного. Пока полицаи что-то делали за спиной Бриллиантова, офицер закурил ароматную сигарету, задумчиво посмотрел в окно и неожиданно предложил сигарету Борису.

Комендант был примерно одних лет с ним, может быть, на год, от силы на два, старше. Он потрогал длинными пальцами музыканта свой чисто выбритый подбородок, как бы давая понять пленному, что он не какой-нибудь заскорузлый солдафон.

Борис закурил. Руки у него продолжали дрожать. Комендант склонился к нему и спросил:

— Откуда родом? Какой национальности, подпольщик?

Борис вздрогнул, он ожидал любой, но только не этот вопрос.

— Нет, нет! Я не подпольщик! Родился в Жмеринке, по национальности русский, Бриллиантов.

Комендант помолчал, докурил сигарету:

— Из казаков будете? — он говорил по-русски без малейшего акцента.

— Из казаков...

— Отменно! Но документы у вас фальшивые, не пытайтесь оправдываться!.. Будьте благоразумны.

Он отошел к противоположному окну. Бриллиантов сразу представил свою смерть: «Вначале станут пытать... — От этой мысли он съежился, робко взглянул на полицаев, те держали в руках какие-то предметы. — Растерзают. Он чувствовал себя беззащитным ребенком. — Нет, ребенка они, может быт, пощадили бы...» — И сразу Борис вспомнил детство. Мать всегда убеждала его, что он самый способный, самый умный мальчик. Если Борис получал в школе тройку, дома ему приходилось выслушивать очередную нотацию. Мать, раздражаясь, часто кричала: «Как не стыдно? Как ты можешь допустить, чтобы эти косопузые мальчишки учились лучше тебя!..» У нее все были «косопузые», «недоноски».

Нет, он не может умереть, жизнь надо спасти...

Немец подошел и сел в свое кресло, Борис поднял на него глаза и попытался улыбнуться.

— Будем говорить? — спросил комендант и тоже красиво улыбнулся.

— Да...

Бриллиантов назвал фамилию старика, у которого собирались подпольщики, надеясь, что всех остальных выдаст старик и совесть у него будет чиста. Комендант поблагодарил и завел разговор о музыке. Он даже сам проводил Бриллиантова в камеру:

— Надеюсь, вы были откровенны?.. Будьте покойны, я сдержу свое слово... Вы получите то, что заслужили...

«Глупо и наивно, — думал Борис. — Выдал, а жизнь не спас...» — Он трусливо поежился, рядом шел старик, которого он предал. — «Может, старик не знает, кто его предал...»

Старик споткнулся, Бриллиантов попытался его поддержать. Седые, почти белые усы старика дрогнули, по лицу скользнула чуть заметная улыбка. Это подбодрило Бориса.