Соломенный кордон - [19]

— Нет, не вру, вот я и тебе кусок вынес.

— Весь отдаешь?..

— Весь...

— Если бы мой папка вернулся, у нас тоже много хлеба было бы.

Поликушин взял полбуханки, отсыпал в чистый лоскут сахара и, завернув, отправился навестить Зиновьевича.

Старик встретил Антона Поликарповича радостно. До позднего вечера они говорили о «Пугачевке», о том дне, когда на участок придут люди.

Мирная жизнь для Поликушина становилась привычной, а необычная работа забойщика на опасном участке наполняла ее новым смыслом, заставляла жить в полную силу.

Жук и Внук

Данило Иванович уходил на пенсию нехотя. «Радости мало», — отвечал он на поздравления. Последний раз обошел шахтный двор, подарил знакомому пареньку свою каску и куртку. «Мне они ни к чему, носи на удачу». Он бы поработал еще, но что поделаешь — старость.

Семь лет, как Данило Иванович считался пенсионером, и все эти семь лет работал не хуже других. «А вот восьмой годок не одолел, если бы не этот комбинат, одолел бы, а из-за комбината приходится уходить».

В старом здании все было на первом этаже — нарядная, раздевалка, баня, ламповая. А новый комбинат трехэтажный. На первом только баня, все остальное выше. На второй кое-как вскарабкивался, а на третий не мог, задыхался. Ребята старались помочь, они за него получали лампу и робу, но для того, чтобы опуститься в шахту, все равно надо было подыматься на третий этаж. Клеть останавливалась именно здесь. Не все понимали Данилу Ивановича, некоторые шептались. «Мало ему с бабкой пенсии — жила!» — услышал он однажды. «Странные люди, разве я из-за денег?»

«Но рано или поздно уходить придется, — решил после трудного подъема на третий этаж Данило Иванович. — Хитри не хитри, а жизнь кончена».

...Прощай, Маруся-ламповая,

И ты, парнишка-стволовой... —

вспомнил он старую песню шахтеров, которую не однажды певал в молодости. Песня эта всегда создавала грустное, почти тоскливое настроение. Такое настроение было и сейчас у старика.

Дома Данилу Ивановича ожидал сюрприз. Только он вошел в дом, как под ноги ему выкатился черный, словно войлочный мяч, комок.

— Осторожно! — предупредила его жена. — Наступишь!

— Что это, Ильинична?.. — стараясь рассмотреть черный мяч, спросил старик. — Никак щенок?

— Щенок! — храбро ответила Ильинична, потому что старик не любил собак.

— Этого еще не хватало! Завтра чтоб я его не видел!..

Ильинична промолчала, а щенок обнюхал туфли нового знакомого, чихнул и покатился под кровать.

Данило Иванович разулся, прошел в гостиную, расслабившись сел в кресло. За окном на тутовнике кричали молодые прожорливые скворцы. Собирались тучи. «Будет дождь, — зевнул старик, — подремать, что ли?.. — Он закрыл глаза, вытянул под стол ноги. — Вот и все...»

Заснул Данило Иванович не сразу, и сон был тяжелым. Снилось ему, что он на дне какого-то колодца. Деревянный сруб, покрытый зеленой слизью. Пытается старик выбраться, хватается руками за бревна, упирается ногами, но бревна скользят, словно их пропитали маслом. Собрал он все силы, вытер насухо руки о полы пиджака и полез. Лез Данило Иванович долго. Квадрат белого света приближался медленно. Вот уже почувствовал Данило Иванович теплые лучи солнца, но руки слабели, стали терять цепкость. Остановился, чтобы передохнуть. Привычно, как в шахте, расставил ноги, уперся в бревна, и вдруг ноги соскользнули, и он полетел вниз. От ужаса перехватило дыхание. Старый шахтер проснулся, вскочил и, поняв, что это только сон, опустился в кресло. «Видеть во сне сруб — к гробу», — вспомнил толкование сна.

На улице ветер поднял пыль и, заскочив во двор, посрывал с веревки сохнувшее белье.

«Забыла старая о прищепках».

— Ильинична, — позвал он. — Белье посрывало!.. — Голос у Данилы Ивановича сухой, сердитый.

Старуха заохала, словно старая квочка, сильно хлопнув дверью, выбежала во двор.

Неуклюже нагибаясь, собирала она белье, продолжая квохтать. «Крепкая старуха. Смотри, еще замуж после смерти моей выйдет». Данило Иванович почувствовал, как к сердцу подкатил колючий холодок. Он встал, вышел во двор с намерением обругать за оплошность Ильиничну, но во дворе пнул подвернувшегося под ноги щенка и, удовлетворенный, направился к закадычному другу Феде Молдавану.

— Данило, переждал бы дождь! — вслед напомнила старуха.

— Небось не расквасит...

Как бы в подтверждение слов Ильиничны, по пыльной дороге захлестали крупные капли дождя, сердито громыхнул гром. Старик смотрел на небо. Густые темные тучи висли с одной стороны, с другой они были жидковатей, снопы солнечных лучей, как будто мощные прожекторы, пробивали тучи, нащупывая землю.

Данило Иванович посмотрел под ноги. Дорога рябила от темных, похожих на пулевые разрывы пятен. Неожиданно перестало капать. «Не хрен ему здесь делать, — провожая взглядом удаляющиеся темно-синие полосы дождя, подумал он. — Поля надо поливать, не дорогу... А что, если это последний дождь в моей жизни?.. Последний день, последняя ночь. Шахтеры умирают легко, неожиданно... — Он опять вспомнил сон. — К черту все!.. Сегодня надо выпить...» Прибавил шагу.

Федя Молдаван, как всегда, копался в палисаднике. На небольшом клочке земли у него росли яблони, груши, вишни, сливы, абрикосы, по забору вились виноград и хмель, лежали, словно крупные шары, кусты крыжовника, смородины.