Солнечные берега реки Леты - [39]

Он поцарапал палец о камень, и от боли на глазах выступили слезы. Продолжал идти, пока вода не дошла до груди. Потом поплыл. От холодной воды по коже побежали мурашки. Он старался плыть не слишком быстро, чтобы у него остались силы помочь утопающему. Иногда оглядываясь назад, он видел, что проплыл совсем ничего. Ему с большим трудом удавалось держать курс на мужчину: его все время сносило налево, к стене-дамбе, и приходилось вносить коррективы. Короткий взгляд, брошенный на стену, вызвал у него приступ паники: Берт и Марта исчезли.

«Куда они подевались? – подумал он. – Неужели ушли?» Но, оглянувшись в очередной раз, увидел, что они стоят там, где он вошел в воду, и наблюдают за ним. «Понятное дело», – усмехнулся он и продолжил путь к французу. Когда он повыше поднимал голову над водой, чтобы посмотреть на утопающего, тот что-то кричал, а расстояние до него нисколько не сокращалось. Мэнни решил какое-то время голову не поднимать, чтобы не расстраиваться.

Начали уставать руки. «Быть такого не может, – недоумевал он. – Я не проплыл и пятидесяти ярдов». Однако плечевые мышцы словно стягивались, выворачивая кости, а предплечья заныли от усталости. Правую кисть стала сводить судорога, и какое-то время он не мог грести правой рукой, отчего его скорость замедлилась, но другого способа противодействия судороге Мэнни не находил. Судорога напомнила ему о том, что совсем недавно он плотно поел и выпил много вина. Взгляд туманила зелень воды, в ушах стоял какой-то гул, в голове звучал голос матери, которая каждое лето его детства, прошедшего на берегах озера в Нью-Хэмпшире, повторяла одно и то же: «Плавать можно лишь через два часа после еды». Сидя в плетеном кресле, под полосатым солнцезащитным зонтом, она наблюдала за детьми, которые играли на узком галечном пляже.

Теперь начали болеть шея и основание черепа, в голову полезли бессвязные, сбивчивые мысли. Мэнни вспомнил, что никогда не любил плавать. Обычно входил в воду, чтобы остудить разгоряченное солнцем тело, и тут же выбирался обратно. Плавание не доставляло удовольствия, наоборот, навевало скуку. Все одно и то же – гребок рукой – толчок ногой, гребок другой рукой – толчок другой ногой, снова и снова, как заведенный. И вода постоянно попадала в уши и не желала вытекать обратно, так что он оставался глухим на несколько часов. Избавиться от глухоты удавалось лишь проспав ночь на одном боку.

Немели руки, он увеличил частоту гребков, чтобы включить в работу плечи и, похоже, уже не так высоко поднимал голову над водой. «Сейчас надо думать только о руках, – приказал он себе. – Всему свое время. Волноваться о другом еще рано». Начал складывать фразу, с которой собирался обратиться к французу. «Monseiur, j’y suis. Doucement. Doucement»[17]. Он должен держаться на некотором расстоянии от мужчины и постараться успокоить его, прежде чем приблизиться вплотную. Ему вспомнились уроки спасения на воде. Их учили этому в бассейне, когда ему было четырнадцать лет. В памяти осталось немного, потому что в тот момент мальчишка, стоявший сзади, то и дело шлепал его по ногам мокрым полотенцем. Вроде бы говорили о том, что надо немедленно уйти под воду, если утопающий схватит тебя за шею, просунуть руку под его подбородок и толкнуть вверх. В четырнадцать лет он не верил, что этот прием сработает, не верил и сейчас. Все это гладко проходило только на занятиях, на суше. Ходили разговоры о том, что от удара в подбородок люди часто теряют сознание. Впрочем, за всю жизнь ему не удавалось кого-либо нокаутировать. Его мать ненавидела драки. «Monsieur, soyez tranquille. Poulez sur votre dos, s’il vous plait»[18]. Вот тут он приблизится, схватит француза за волосы и начнет буксировать к берегу. Если мужчина его поймет. Французы напрочь отказывались понимать его акцент, особенно в Гасконии. Вот у Марты с этим не было никаких проблем. Они наперебой твердили, какой очаровательный у нее акцент. Еще бы, она же столько времени провела в Сорбонне! Могла бы поплыть с ним, чтобы выступить в роли переводчика, если уж ни на что другое не годилась. «Tournes sur votre dos»[19]. Так будет лучше.

Плыл он тяжелее, медленнее. Глаза начало щипать от морской воды. Когда поднимал голову, перед глазами метались белые и серебряные точки, стоял туман, в котором все расплывалось. Но Мэнни продолжал плыть. Он решил, что через пятьдесят гребков остановится, оглянется, полежит на спине… Теперь он точно знал, что это величайшее наслаждение, которое человечество смогло придумать за всю свою историю. Он считал гребки. Четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… Внезапно его осенило: «Боже, а вдруг француз лысый?» Он попытался вспомнить, как выглядела голова мужчины, отплывающего от перевернутой лодки. Она как-то странно поблескивала. Точно лысый, в отчаянии решил Мэнни. Все идет наперекосяк.

Он начал считать снова. Дойдя до тридцати пяти, понял, что пора передохнуть. Но уговорил себя еще на пять гребков и лишь после этого перевернулся на спину, жадно ловя ртом воздух, уставившись на синее небо. Восстановив дыхание, перевернулся на живот, заработал ногами и приподнялся над водой, выискивая француза.