Солнечные берега реки Леты - [41]

Вылез из кровати, закурил, подошел к окну, открыл. Луна садилась, море цветом напоминало молоко, прибой ворчал, как старик, жалующийся на прожитую жизнь.

На мгновение задумался, а где бы он был в этот момент, если бы рыболовецкая шхуна не появилась из-за стены-дамбы? Мэнни затушил сигарету и начал собирать вещи. Времени на это ушло всего ничего, потому что путешествовали они налегке.

Покончив с вещами, убедился, что запасной ключ от автомобиля при нем. Черканул Берту короткую записку, сообщая, что решил поехать в Париж. Намерен добраться туда достаточно быстро и успеть на корабль. Выражал надежду, что своим решением не доставит Берту особых неудобств, рассчитывал, что Берт его поймет. Марту не упомянул.

С чемоданом в руке прошествовал через темный отель, бросил его на пассажирское сиденье. Надел плащ и перчатки, завел двигатель и медленно выехал с подъездной дорожки, ни разу не оглянувшись, чтобы посмотреть, не разбудил ли кого-нибудь шум мотора, не выглядывает ли кто-нибудь из окна, чтобы понаблюдать за его отъездом.

В низинах на дороге стоял туман, и в этих местах он сбрасывал скорость, чувствуя влагу на лице. Шуршание дворников по стеклу и ровный свет фар буквально гипнотизировали его, автомобиль он вел механически, ни о чем не думая.

И только за Байонной, когда рассвело, он выключил фары. Дорога серой блестящей полосой рассекала темные сосны Ландов. Мэнни позволил себе вспомнить прошлые день и ночь. «Это моя вина, – только и мог подумать он. – Я растянул лето на лишний день».

Любовь на темной улице

Ночь – время для звонков за океан. В чужом городе после двенадцати ночи мысли человека уносятся на другой континент, он вспоминает родные, теперь такие далекие голоса, считает разницу во времени (в Нью-Йорке восемь, горят фонари, такси – бампер к бамперу), он обещает себе сэкономить на сигаретах, на ресторанах и пиве ради роскоши кратких моментов общения через три тысячи миль.

Николас Тиббел с книгой в руках сидел в квартире на узенькой улочке неподалеку от бульвара Монпарнас, но ему было не до чтения. Не давало спать беспокойство, хотелось пива, однако мысль о том, что ради этого придется еще раз выйти на улицу, внушала отвращение. Конечно, пиво следовало купить заранее, но днем Николас как-то не подумал об этом. Квартирка, которую он снял у немца-фотографа на полгода, состояла из двух мерзких, со скудной мебелью комнат, где по стенам висели снимки худосочных обнаженных женщин, принявших по воле немца весьма рискованные позы.

Тиббел старался как можно меньше времени проводить в своем жилище. Через шесть месяцев компания, где он работал, огромный химический концерн, который вел дела по обе стороны Атлантики, решит, остаться ему в Париже или вновь собирать чемоданы. Если придется остаться, необходимо будет подыскать более приличное жилье. Квартира была для Тиббела лишь ночлежкой. Сейчас он пытался отогнать царапающую душу тоску по дому, которая ночами частенько посещала его в безобразной гостиной.

Слушая рассказы живших в Париже молодых американцев, Тиббел никогда не задумывался о том, сколько одиноких, наполненных неясным томлением ночей ждет его там. Будучи робким в общении с девушками и не умея поддержать компанию мужчин, он открыл для себя, что робость и неловкость запросто пересекают границы, не считаясь ни с какими таможенными ограничениями. Человек, неприметный в Нью-Йорке, не привлекал внимания и в Париже. Всякий раз после скромного ужина с книгой вместо сотрапезника Тиббел – аккуратная прическа, чистенький костюм, полные наивного удивления голубые глаза – отправлялся по Сен-Жермен-де-Пре, останавливаясь у каждого уличного кафе. Казалось, еще одна ночь, и его заметит какая-нибудь группа беспечной молодежи, им восхитятся, его оценят и позовут с собой. Тогда и начнутся его приключения, сулящие восхитительную свободу, в клубе «Эпи» и полных сладкого греха крошечных гостиницах зеленых пригородов.

Но ночь эта так и не приходила. Лето уже закончилось, а Тиббел был все так же одинок, все так же пытался читать у открытого окна, вслушиваясь в приглушенный шум жизни огромного города, вдыхая слабые запахи речной воды и пыльной сентябрьской листвы. Мысль о сне даже после полуночи пугала своей безысходностью.

Закрыв книгу («Мадам Бовари» – ради совершенствования в чужом языке), Тиббел подошел к окну. Он давно поймал себя на том, что, находясь в квартире, большую часть времени проводит у окна. Смотреть было в общем-то не на что: серая стена дома напротив с наглухо закрытыми ставнями, узенькая, приготовившаяся, похоже, к бомбежке, улочка, где даже в час пик редко увидишь машину. Погруженная в тишину, она оставалась пустынной. Только возле двери подъезда, чуть наискосок от окна Тиббела, стояла влюбленная парочка.

Какое-то время он наблюдал за ними с восхищением и завистью. Вот что значит быть французом и не стыдиться своих чувств и желаний, спокойно выставляя их на всеобщее обозрение. Если бы подростком его отправили в Париж, а не в Эксетер[25]!

Тиббел отвернулся от окна. Целовавшиеся под аркой дома любовники раздражали.

Он вновь пробежал глазами уже прочитанные строки: «Une exhalaison s’echappait de ce grand amour embaumé et qui, passant à travers tout, parfumait de tendresse l’atmosphère d’immaculation oû elle voulait vivre»