Солнце не померкнет - [55]

— Нет, — вздохнул Хашимджан. — Как птицы гибнут, натолкнувшись на буран, так и письма — словно горят в этом огненном буране. Как увижу семью, приятелей во сне, настроение портится.

— Хвала тебе… И со мной так же, — засмеялся Бектемир. — Однажды, ну прямо как Насреддин, поверил своему сну. Насреддин во сне явился с петухом на базар. "Сколько?" — спрашивает покупатель. "Две теньги", — отвечает эфенди. "Одна таньга!" — говорит покупатель. "Нет!" — "Полторы таньги". — "Нет". — "Ну уж ладно, без четверти две таньги!" — говорит покупатель. Ходжа Насреддин опять ответил: "Нет" — и вдруг проснулся. Смотрит — ни петуха, ни покупателя. Тогда он быстро закрыл глаза и говорит: "Ладно, давай руку, согласен на без четверти две таньги!" Так вот и я, — продолжал Бектемир, — заснул на краю оврага, продрог. Вижу наш прекрасный сад, прохладную супу, вода журчит. Отец, бедняга, приносит из сада корзину инжира, кладет около меня и хлопает по плечу: бери, сынок. Гладит меня по голове. Когда я направлял в рот инжир, большой, как лепешка, глаза мои открылись. Ни отца, ни инжира. Гудит одна стужа! Быстро закрыл глаза снова, жую, решил всласть, вдоволь наесться инжира.

Земляки захохотали, Хашимджан перевел Дубову. И тот посмеялся:

— Вот такова жизнь солдат. Поцелуй во сне — любовь и счастье для него!

— Когда буран утихнет? — наивно спросил Аскар-Палван.

— Когда? — вздохнул Хашимджан. — Сейчас огонь бурана идет с запада. Потушим его до того, как он дойдет до Москвы. Кровь за кровь, смерть за смерть! Сейчас надо думать только об уничтожении врага. Чем скорее мы его истребим, тем скорее кончится война.

Где-то поблизости один за другим взорвались снаряды.

Заброшенный деревянный дом затрещал…

Глава тринадцатая

Али, укрывшись в чулане маленького дома, так там и остался. Что ему было еще делать? Хотелось бы выйти наружу, да вокруг гитлеровцы. Он слышал, как обращался враг с пленными. Страшный враг. Нет для него ничего святого в этом мире. А что может сказать Али? Они даже не поймут его, гитлеровцы. Нет. Выходить пока нельзя. Живым-здоровым попасть в руки врага — позор. Это понимал Али. Отец — народ, мать — тоже народ. Где весь народ, там должен быть и каждый человек. Весь народ защищает сейчас советскую землю. Значит, и его, Али, место тоже здесь, на войне.

Бедняк Али Ярматов, родители которого не имели крова, а сам он ходил в отрепьях, батрачил на баев, только при Советской власти почувствовал себя человеком.

Сыновья его катаются на велосипедах, дочурки одеты в шелковые платьица, а сам он, молодецки открыв грудь нараспашку, ходил хозяином колхоза, который простирается до самого горизонта.

Кто дал ему свободу, такую жизнь? Али задумался. Сейчас он по-настоящему оценил Советскую власть. Ее нужно защищать, эту власть. Нужно воевать с врагом. А он прячется, как сурок. От таких мыслей Али становилось не по себе. Но выйти за пределы двора он тоже не мог.

Как только Али открывал дверь чулана, руки и глаза сразу искали дела. С удовольствием он чистил хлев, колол дрова. Но вот во дворе появлялась хозяйка, и Али, виновато втянув голову и плечи, бежал в свою "печальницу".

Хозяйка была очень ласкова. Али про себя благодарно думал:

"Такой женщины не найдешь во всем мире. Если кончится война, если вернусь живым с дороги, "откуда нет возврата", пошлю ей чемодан чудных узбекистанских шелков. А потом еще буду посылать ей все фрукты своего сада. Самые чудесные буду присылать ей фрукты!"

Хозяйка не стесняла бойца в питании. Она, по обыкновению, подходила тихо и, просунув голову в темный сарай, называла его по имени.

Грустный Али, в душе которого было так же темно, как и в этом чулане, открывал дверь, впуская женщину.

Каждый раз хозяйка, проклиная врага, начинала рассказывать о последних событиях, происходивших в деревне и вокруг. Али, наморщив лоб, слушал напряженно.

— Ненасытный, фашист, прорва! — опустившись на лавку, начинала причитать хозяйка и рассказывала, как враг жаден до еды, что в скором времени в деревне от кур, уток, свиней ничегошеньки не останется. — Рыскают по деревне. Находят зарытую картошку.

А за мешок зерна они проломили голову тетке Анне. Твари с собачьим нравом!

Она рассказывала о наглости фашистов, об их скотском отношении к женщинам, девушкам, о том, как они изнасиловали дочь бригадира — пятнадцатилетнюю девочку и как надругались над учительницей за то, что она не давала сжечь школьную библиотеку.

— Вот что творится… — вздыхала хозяйка.

Али не покидали страшные думы. Положение-то в самом деле было тяжелое. Он боялся не только за свою голову. Из-за него могла погибнуть семья.

"Была не была. Пусть свершится то, что суждено мне!" И Али решил бежать.

"Пойду в лес. Может быть, дойду до части или с буду помощником богатырям партизанам!"

Ночью в деревне поднялась страшная суматоха. Крики, беспорядочная стрельба, взрывы гранат. Али приподнялся, прислушался. Это не было похоже на панику, при которой пьяные вдрызг "победители", пугаясь каждой тени, начинали сыпать пули в разные стороны.

Али кинулся во двор. Ночь была холодной, темной. На другом конце деревни, где еще продолжалась стрельба, что-то ярко горело. При взлете пламени, разгонявшего ночь, дым, клубясь, поднимался вверх. Постепенно выстрелы утихли.