Солист Большого театра - [36]
Гость и на это не клюёт:
– Я не считаю себя обделённым. Пел (назвав роли: «всех не упомнишь»), причём главный дирижёр Большого театра Голованов поручил Индийского гостя не Лемешеву и не Козловскому, а мне, счёл моё исполнение лучшим.
Но бывшая соотечественница советские традиции знает и гнёт свою линию: «Я что-то не помню, чтобы Вас так же часто показывали по телевидению или транслировали по радио, как Козловского или Лемешева».
– Вы молодая, потому и не помните. Я очень часто пел на радио, у меня есть записи, пластинки (игнорируя упоминание телевидения…). Что же до антисемитизма, он ведь распространяется на всех советских евреев.
«Да, только не все советские евреи пели в Большом театре».
– Совершенно верно. Тем не менее, мне действительно не на что обижаться. Не дали Народного – ну и что?
«Неужели не хотелось»?
– Понимаете, были люди, которые буквально подставляли свои документы кому-то из властей. Я – другой человек. Ну, не ставили меня в списки на присвоение званий, что же делать? Зато я получил орден Трудового Красного Знамени за выступления во время войны в составе фронтовых концертных бригад. Представьте себе, привозят нас на грузовике в очередную часть. Открывается кузов и превращается в сцену. Играет трио: скрипка, фортепиано, виолончель. Ирма Петровна Яунзем прямо здесь, на грузовике поёт, и Соломон Хромченко поёт. Проливной дождь, мы в концертных костюмах, зрители, промокшие насквозь, слушают и аплодируют… Какие ещё награды или звания нужны?
«А из Большого театра Вы ушли добровольно»?
– Я просто вышел на пенсию, проработав в театре двадцать два года вместо положенных двадцати, а потом, уже не числясь в штате, ещё несколько лет пел отдельные спектакли. Сначала довольно часто, потом всё реже и реже, появились новые артисты.
«Грустно»?
– Почему же грустно? Сергей Яковлевич Лемешев тоже отдельные спектакли пел, оставаясь Лемешевым. Иван Семенович Козловский тоже не переставал быть Козловским оттого, что больше не числился в труппе.
«И в каких отношениях вы были с ними»?
– С Лемешевым – в хороших, не более того, с Козловским – в дружеских[46], по-настоящему.
«Между Вами существовала конкуренция»?
– Я никогда ни с кем не конкурировал, а Лемешев и Козловский никакой конкуренции не страшились и подавно. Вообще-то я не сомневался, что они оба впереди меня.
«Себя, значит, третьим считали»?
– Думаю, математике[47] здесь места нет.
«Я слышала, что такого тембра голоса, как у Хромченко, не было ни у Лемешева, ни у Козловского».
– У каждого из нас свой тембр… да, у меня был красивый тембр.
«А что скажете о закулисных интригах? Часто ли Вам приходилось сталкиваться с завистью или подлостью»?
– Конечно.
«А если Вас обижали, как Вы реагировали»?
– Я уже Вам рассказывал, что получил орден. Но когда я его получил? После того, как получили все остальные… Конечно, я ждал, конечно, было обидно, но в итоге я его получил, выходит, переживал напрасно. Мне мама говорила, никогда никому не завидуй. Она совершенно права: чему завидовать? зачем? У меня не было квартиры – у меня появились настоящие хоромы. У меня не было рояля – у меня появился «Блютнер». И автомобиль у меня появился, не со дня рождения, но первый «Москвич» я получил буквально из рук Сталина: вождь распорядился выдать десять автомашин артистам Большого, и мне в том числе.
Упоминание Сталина вызвало вопрос об отношении к нему гостя (о чём подробно ниже), затем все вопросы касались жизни в Израиле (к чему я также вернусь в другой главке), а пока – мои комментарии к ответам отца.
К первому при нём юбилею Большого (1951 г.) в поданных театром в правительство списках на присвоение званий фамилия Хромченко значилась, на каком чиновничьем уровне её вычеркнули, я не знаю.
За участие в войне награждали орденом Боевого Красного Знамени, им отец, в отличие от коллег, награждён не был – получил Трудового за заслуги в мирное время. Ждал тогда, конечно, не ордена, а звания Народного артиста республики, как и Селиванов, с кем они четыре года до того отпраздновали присвоение Заслуженных. Орденом гордился, но куда больше – неотъемлемым никаким чиновником «званием» солист Большого театра, как его объявляли в концертах даже после выхода на пенсию. Солистом стал в 1935-м, через семьдесят лет с ним как с солистом и прощались некрологами в Израиле и России.
По поводу квартиры: двухкомнатная, с 1943-го, для большинства москвичей несбыточная мечта была у него и до «хором». А чтобы собрать первый взнос за них, кооперативных, пришлось продать всё, что у него готовы были купить, включая «дарёный» автомобиль, и затем четверть века расплачиваться, для чего ездить с концертами по неблагоустроенной, мягко говоря, советской глубинке. Чему уж тут завидовать?
Он не лукавил, сказав, что притеснений из-за пятого пункта в театре не чувствовал (за его пределами, другое дело). Я-то убеждён, доказать не смогу, что его фамилию из наградного списка на звание Народного вычеркнули исключительно из-за графы в паспорте, но в любом случае он переживал это очень, чему свидетели мы с мамой (Саше тогда ещё шести лет не исполнилось). Потому что при всей его не показной скромности знал себе как артисту цену
