Солдаты без оружия - [150]

— А внутри ничего не было? — спросил капитан.

— Пустой.

— Товарищ капитан, разрешите обратиться? — заговорил Виктор. — Мне кажется, что кувшин старинной работы.

— А горлышко было отбито или вы сломали? — придирчиво начал расспрашивать бойцов капитан Суворов.

— Немножко поддели, — сказал боец. — Я хотел бросить, а Виктор подобрал черепок.

— Значит, вместо того чтобы выполнять приказ командира, вы занялись археологическими раскопками? — полушутя заметил Суворов, продолжая рассматривать кувшин.

— Так ведь мы, товарищ капитан… — На круглой физиономии Виктора отразилось смущение, и он с надеждой посмотрел на своего товарища.

— Мы пришли к вам с разрешения командира взвода после того, как выполнили приказ, — со сдержанной обидой в голосе сказал другой боец. — Думали, может, кувшин имеет историческую ценность.

Я взял из рук капитана кувшин и стал внимательно рассматривать. В одном месте соскреб сухую глину, и сразу же проступили тонкие полоски сложного орнамента. Я сказал об этом Суворову. Тот начал очищать от глины кувшин и, пододвинув коптилку, внимательно разглядывал узоры.

Зазвонил полевой телефон. Суворов снял трубку, недолго слушал, а потом коротко доложил историю с кувшином.

— Немцы сосредоточиваются, — сказал он, давая отбой. — Опять ночью пойдут.

— А насчет кувшина? — спросил я.

— Приказано доставить в штаб дивизии. Там есть специалисты.

Услышав это, бойцы заулыбались: не зря старались.

Капитан Суворов приказал им получше завернуть кувшин и доставить в штаб дивизии, который был неподалеку.

— Возьмите мою стеганку да получше заверните, а то еще свалитесь куда-нибудь в воронку, и весь ваш «исторический» труд пойдет насмарку, — сказал Суворов, подавая им свой ватник.

Бойцы вышли.

— Вы верите, что кувшин имеет историческую ценность? — обернувшись ко мне, спросил Суворов.

— Вполне возможно.

— Чего только не бывает на свете, — задумчиво произнес мой собеседник. — А вообще-то подумайте: идет война, и нам кажется, что вся наша жизнь — это война. Вот опять фашисты подбросили к переднему краю новую роту. Надо отбивать атаку. Словом, мысли только об этом. А где-то рядом — совсем мирная находка, продолжение нашей мирной жизни.

Суворов подошел к телефону и стал вызывать командиров рот…

Только дня через три я попал в штаб дивизии. И первым, кого я увидел в землянке политотдела, был Андрей. Кстати, я еще не сказал об особенности моего друга: он всегда все узнавал первым. И вовсе не потому, что отличался любопытством, а просто всегда был в курсе всех событий.

Узнав, что я вернулся с переднего края, он усадил меня на бревна около землянки и начал расспрашивать:

— А ну выкладывай, как там дела? Какие новости?

— Что ты меня спрашиваешь? — рассмеялся я. — Ты ведь сам только оттуда.

— Так-то оно так… — улыбнулся Симаков, отбрасывая со лба мягкую прядь волос — Я и сейчас, по правде говоря, часа два как вернулся с Верхнего кургана. Но знаешь, сколько за это время может произойти событий? Ого-го! Да вот сам посуди. Помнишь, мы встретились с тобой в Н-ской роте? Ты еще потом остался, а я поехал в другую часть. Так вот, появляюсь вечером в штабе, а мне говорят: на передовой нашли какой-то древний кувшин. ЧП!

Я улыбнулся.

Симаков подозрительно посмотрел на меня:

— Ты что-нибудь знаешь?

Я продолжал улыбаться. Он разозлился:

— Ну, чего ухмыляешься?!

— Твое ЧП развеселило.

— Побыл бы ты в моей шкуре, — все еще сердито продолжал он. — Я только с передовой, замотался, устал, как черт, а тут на меня все накидываются: всегда, мол, все первым знаешь и вот прозевал такую находку.

— Ну, а чем кончилось?

Симаков не умел долго сердиться, улыбнулся:

— А ты все-таки что-то знаешь. Ну ничего. И я видел этот кувшин.

— Где он сейчас?

— Как где? В музее.

— Когда же успели в музей передать? — удивился я.

— Успели. А ты что, хочешь посмотреть? Пожалуй, надо его тебе показать. Пошли! — Андрей взял меня за локоть и повел куда-то.

«Куда это он меня ведет? — недоумевал я. — До Эрмитажа вроде бы далеко, а про музей на передовой я что-то не слышал».

У входа в блиндаж, выкопанный в холме, Симаков остановился и торжественно провозгласил:

— Музей!

Мы стояли возле узкой двери, обитой наполовину фанерой, наполовину железными листами. Симаков потянул за большой ржавый гвоздь, служивший ручкой. Дверь заскрипела.

При тусклом свете коптилки в нише я увидел трех офицеров, сидевших за небольшим самодельным столом. Один был худой, в очках. Он гостеприимно предложил нам присесть.

Симаков тихонько толкнул меня локтем, показывая глазами на угол блиндажа. Там, на деревянной полке, стоял знакомый мне кувшин.

— Товарищ Угринович, — сказал Симаков, обращаясь к офицеру в очках, — я привел еще одного экскурсанта. Он хочет ознакомиться с вашим музеем.

Угринович встал. Гимнастерка на нем сидела мешком, портупея свисала с плеча, а широкие голенища хлопали друг об друга при каждом шаге.

Он снял с полочки кувшин, осторожно поставил на стол и, глядя на меня поверх очков, сказал:

— Удивительно! Просто удивительно! Это какое-то счастье, что кувшин сделан из такой крепкой глины. Просто чудо, что он уцелел при взрыве снаряда.

Угринович любовался кувшином. А мне не верилось, что это тот самый кувшин, который три дня назад я держал в руках. На нем отчетливо были видны рисунки, обожженная глина блестела, как полированная, а сохранившаяся местами глазурь горела густым вишневым цветом. Я обратил внимание, что черепок, отбитый у горлышка, был приклеен на место. К ручке привязана крышка от спичечной коробки, на ней написано мелко.