Солдаты без оружия - [120]

Из перевязочной появились Рыбин, Трофимов, Анна Ивановна, Зоя. Филиппов надел наплечные ремни, взял несколько пробных аккордов и, задорно тряхнув головой, заиграл марш из «Веселых ребят».

— Может, получается, — первым одобрил Годованец.

— Ай да начальник! — похвалила Анна Ивановна.

— А ну-кося под пляску, — попросил Годованец.

Уже образовался тесный круг, раздались хлопки. Годованец лихо крикнул:

— Эхма, была не была! — Сорвал шапку с головы и под хохот товарищей пошел, пошел выстукивать чечетку, только искры летели из-под кованых солдатских сапог.

VII

Солнце садилось за лесом.

Бударин стоял на крыльце дома, в котором помещался штаб, и с жадностью вдыхал сыроватый, пахнущий весною воздух.

Высокий и статный, в молодцевато заломленной на затылке каракулевой папахе, в орденах и медалях, он казался необыкновенно величавым и спокойным. Лишь полузакрытые задумчивые глаза, обрамленные сеточкой морщинок, да плотно сжатые губы говорили о том большом нервном напряжении, в котором находился комбриг.

Подходил час выступления. «Сумеем ли мы обмануть противника — выступить внезапно? — думал с тревогой Бударин. — Попадется ли он на нашу удочку? Не разгадает ли наш план? А что, если этот самый обер-ефрейтор наврал и враг выступит раньше утра? Хотя Цырубин проверил…»

Бударин посмотрел на часы, негромко сказал:

— Курков, бинокль.

Ординарец принес бинокль. Бударин настроил окуляры.

В лесу не было ничего примечательного. Никаких признаков готовящегося наступления. Деревья стояли стройные и безмолвные. Между ними не виднелось ни вражеской пушки, ни самоходки, ни человека.

Бударин опустил бинокль.

По улице, чеканя шаг, проходила рота зенитчиков, возвращающихся из бани. Молодой сочный голос старательно выводил запев:

Шли по степи полки со славой громкой,

Шли день и ночь со склона и на склон!

Рота, как один человек, грянула:

Ковыльная родимая сторонка,

Прими от красных воинов поклон!

Из штаба выскочил гвардии подполковник Кушин:

— Отставить! Нашли время петь. А ну, связной, бегом. Передайте: замолчать!

Один из связных бросился на дорогу.

Бударин, что-то надумав, остановил его:

— Постой-ка…

Начальник штаба выжидательно посмотрел на комбрига.

— Прикажи, товарищ Кушин, — сказал Бударин, — всем батальонам занять свои позиции и заводить песни. Да, да, песни. Погромче! Глоток не жалеть. Так и передай мое приказание, под личную ответственность замполитов.

Начальник штаба, сохраняя на лице недоумение, отправился к телефону.

Первым отрапортовал об исполнении приказа батальон автоматчиков:

…Эй товарищ, больше жизни,

Поспевай, не задерживай, шагай.

           Чтобы тело и душа

           Были молоды, были молоды…

За ним послышался голос третьего танкового батальона:

С далекой я заставы,

Где в зелени дом и скамья,

Где парень пел кудрявый,

Ту песню запомнил я.

Его перебил первый танковый батальон:

Что ж ты, Вася, приуныл,

Голову повесил,

Кари очи опустил,

Хмуришься, не весел?

Через несколько минут пели все: танкисты и автоматчики, артиллеристы и разведчики, связисты и санинструкторы, подчиненные и командиры. Песни, как почтовые голуби, взлетали со всех сторон и наперегонки неслись к штабу, к комбригу.

Бударин слушал, приподняв брови, отчего лицо его приобрело вопросительное выражение. И на самом деле, комбрига занимал сейчас один вопрос: слышат — не слышат? Из нестройного многоголосого хора к нему прорвался громовой дроновский бас. Комбриг широко улыбнулся: «Теперь наверняка услышат — «Шаляпин» запел. Небось фон Краузе хихикает, доволен: русская, мол, беспечность!»

С запада, прячась в багряном закате, выскользнула, все увеличиваясь на глазах, тройка черных «мессершмиттов». Пронзительно воя, самолеты пикировали на станцию. Еще какое-то мгновение по инерции звенели песни, затем резко оборвались. В следующую же секунду иная песня вспыхнула над Сянно: по «мессершмиттам» строчили зенитные пулеметы.

«Мессершмитты», сделав горку, круто взмыли в небо, издавая при этом неприятный, царапающий сердце звук: «и-и-и-и»; Пулеметы затихли. Молодой синеглазый зенитчик, отрываясь от прицела, грозил кулаком в небо:

— Мы вам покажем!

Экипажи заняли, свои места. Улицы опустели. Только Бударин все так же спокойно стоял на крыльце, всматриваясь в сторону леса, отдавая офицерам связи спешные приказания.

Появилась вторая тройка «мессершмиттов». Вновь раздался длинный, сперва густой, потом все тоньше и тоньше, пронзительный вой: «вы-ы-ы-ы-и…»

Опять заколотили в ответ пулеметы: «трах-тах, тах-тах-тах», будто сотни маленьких молоточков стучали по сухой доске. Снова взмыли «мессершмитты», замирая на неведомой высоте.

Бударин, отрываясь от бинокля, сказал начальнику штаба:

— Теперь самый раз начинать. Вызывай авиацию.

По сигналу красной ракеты танки стремительно рванулись в атаку. Они выскочили из капониров так внезапно, будто ими выстрелили. Немцы даже не открыли огня.

Танки мчались на больших скоростях, не густо, не прямо, то и дело меняя направление.

Солнца уже не было видно. Над лесом висело зарево, отражаясь на снегу, быстро угасая. С каждой секундой небо становилось чернее, багрянца все меньше.

Наконец гитлеровцы спохватились, открыли ураганный, но беспорядочный огонь.