Соль - [49]

В день ужина он наблюдал за ней на расстоянии, как если бы постыдно следил за незнакомкой. Что произошло между близостью их тел тем осенним днем и враждебным присутствием Эмили в порту? Был ли то момент, когда их история изменилась к худшему, или лишь медленный закат? Альбен подумал о детях. В груди закололо, и он вновь нырнул в яркий свет. Увидев его, Эмили подняла солнечные очки жестом, выдавшим нервозность.

— Пройдемся.

Она указала подбородком на маяк в конце мола Сен-Луи. От жары застыли суда в старом доке; траулеры подрагивали вдалеке. Альбену очень хотелось схватить Эмили за руку, чтобы заставить ее прекратить эту мизансцену, но он никак не мог отогнать картины прошлого и шел рядом с ней, продолжая молчать.

— Я не пойду сегодня вечером к твоей матери.

Альбен не удивился и по-прежнему не сводил глаз с рейда. В нем поднимался знакомый гнев; он до крови прикусил изнутри щеку, и память прихлынула от вида парусников, от вкуса железа во рту. Образы наслаивались друг на друга, и порт сменился шагами Армана на набережной, когда сеансы химиотерапии заставляли его опираться на плечо сына, давлением жесткой руки, когда-то вытряхивавшей его утром из постели Луизы, воскресеньями с семьей в квартале Иль-де-То у Анны и Антонио. Он вспомнил запах вереска и виноградных лоз на шпалерах, солнечные пятна на плитах террасы. Взрослых, сидящих на крыльце у входной двери, и рассказы об Италии сквозь шипение проигрывателя на подоконнике. Их, детей, оголтелый бег вокруг дома. И вдруг это уже не они, это кричат Камиль и Жюль годы спустя. Альбен увидел себя открывающим дверь кухни майским днем в сумерках. Он слышит голоса Эмили и Фриды, соседки. Они курят, сидя на диванчике. Рассеянно улыбаются ему, когда он проходит мимо, и снова повышают тон: вытяжка включена на полную мощность. А вот уже Луиза громко говорит, чтобы перекричать шум машин, собирая его в школу бледным утром. Под анораком на нем еще пижамка. Ей надо завести его к Анне, прежде чем идти на рынок; она опаздывает и сильно тянет его за руку, ускоряя шаг. Открывается дверь, и две женщины пылко обнимаются.

— Что бы я без тебя делала, — шепчет Луиза и убегает, мелко семеня по улице.

Анна прижимает Альбена к своим ногам, он вдыхает пушистую ткань ее халата, ее такой странный и приятный, чуточку прогорклый запах. В кухне пахнет кофе с молоком; на газовой плите подрагивает кастрюлька. Анна готовит завтрак, вскрывает ножом пачку сухариков, наливает молока в его чашку и громко пукает, ставя кастрюльку обратно на огонь. Альбен прыскает, в восторге и ужасе от того, что женщина, ровесница его матери, может так беззастенчиво пукать.

— Ничего страшного, просто отрыжка вышла не тем путем, — говорит она, похлопывая себя по животику.

Потом она рассказывает фильм, который видела накануне, но неизменно забывает, чем он кончился. Альбен слушает ее, сытый, в полудреме, а после отправляется в школу.

Он знал, как страдала Анна от того, что у нее не было детей. Она всегда присутствовала в их жизни, для них чудаковатая и заботливая тетя, а для Луизы названая сестра, в то время как от севеннской родни остались лишь суровые и чужие ей братья, которым она изредка наносила визиты вежливости. Жизнь в Сете была для них чем-то экзотическим и даже опасным, они представляли ее бурной и презирали. Собираясь навестить родных, Луиза надевала платье, которое хранила в чехле в дальнем углу шкафа. Об их унылых буднях она ничего не говорила. Такая она была, думал Альбен, умела радоваться каждый день недели рыбному супу с черствым хлебом. Ранняя смерть Анны стала для Луизы тяжелым ударом, утратой последнего человека, которому она могла без боязни довериться, приоткрыть потаенную жизнь семьи и подлинный характер Армана. Антонио решил окончательно вернуться в Италию, и ничего не осталось от их кланов: упоминались иногда имена, маячили лица, и уже приходилось сомневаться в их реальности. Они были одни, они и дети. Они никогда не умели дружить, подумал Альбен. Наверняка они сами создали вокруг себя пустоту.

* * *

Стихи, выученные в школе, вспоминаются ему и звучат в такт его шагам: Пены морской волны / в пене и громе ветров / подспудным гулом полны / и смутным напевом снов / среди прибрежных песков / и той неподвижной / той / внезапною тишиной / на миг притихших валов[27].

И Альбен тихонько шепчет их в гомоне порта.

* * *

Альбен шел рядом с Эмили, и годы текли, проходили без логики, переносили его к рождению их дочери Сары. Он так и не сумел сказать Фанни, как тяжело далась ему смерть Леа, как столкнула она его с несказанным. Сестра, Альбен знал, считала его бесчувственным. Он снова увидел ее в родильном отделении: ее рука лежит на спинке койки Эмили. Солнце хлещет ее щеку, и она им словно ошеломлена, деланая улыбка застыла на лице. Три года прошло после несчастного случая на пляже, и Фанни живет условно-досрочно в этом мире. Она смотрит на голубоватую грудь Эмили, которую сосет Сара. Матье сидит у окна, и, в памяти Альбена, он ничего не говорит, пытаясь замолчать отсутствие Леа.

— Хочешь ее подержать? — спрашивает Эмили, чтобы нарушить молчание.