Соль - [50]

Все думают, что Леа больше нет и что Сара не сможет расти в тени сожаления об умершем ребенке. Фанни словно вырвана из сна:

— Я не уверена, что это хорошая мысль.

Эмили убирает грудь в вырез ночной рубашки и лепечет извинения:

— Конечно, понимаю, я сглупила…

— Думаю, нам пора, — перебивает ее Фанни. — Мартен нас ждет.

Она подносит руку к губам, как будто что-то вдруг пришло ей в голову, и выходит из палаты, не сказав больше ни слова. Матье поднимается, в памяти он плохо различим против света, и говорит в дверях:

— Вы тут ни при чем, ни вы, ни малышка. Ей просто нужно еще время.

Времени, Альбен знает, им не хватит за всю жизнь, и он нагоняет Фанни в коридоре — он помнит опалово-зеленые стены, тусклый синеватый свет, — кладет руку на плечо сестры, и она рушится ему в руки, как срубленное дерево. Зарывшись лицом в его шею, шепчет:

— Это была моя девочка, моя девочка, моя девочка.

Альбен гладит ее по волосам, прижимает к себе отяжелевшую голову сестры.

— Я знаю, Фанни, мне очень жаль, я так хотел бы тебе ее вернуть, но я не могу. Это не в моих силах.

Но он знал, идя рядом с Эмили по молу, что тогда все было совсем не так, как теперь в этом пыталось убедить его время. Он счел поведение Фанни эгоистичным и нагнал ее в коридоре, когда она покинула палату. Она рухнула ему на руки, зарывшись лицом в его шею, а Альбен, непрошибаемый, встряхнул ее за плечи.

— Возьми себя в руки. Твоя дочь умерла, Фанни. Она умерла три года назад, ты это понимаешь? Три года! А ты не умерла вместе с ней. Никто, слышишь, никто не вернет тебе Леа. Ты не можешь ставить другим в вину, что они продолжают жить. Земля по-прежнему вращается, жизнь идет своим чередом. Это так, и перестань киснуть.

Фанни высвободилась из его объятий, бледная и дрожащая, и вдруг молча заколотила Альбена кулаками в грудь, пока к ним не кинулся Матье и не обнял ее, удерживая.

— Мы все, — заговорила она, обезумев от ярости, — мы все заслуживаем смерти. Вся эта окаянная семья с ее паузами и недомолвками. Вот что должно бы сгинуть. Но не Леа. Не моя дочь.

За стоящими на приколе судами несколько кораблей входили в порт, сопровождаемые стаями чаек, чьи крики, по мере того как Альбен приближался, больно били по мозгам. Прошлое было зыбким и переменчивым. Мгновения, из которых состояла его жизнь, казались неосязаемыми и придавали присутствию Эмили привкус ирреальности.

— Альбен, — сказала она, однако, — у нас с тобой не может так больше продолжаться.

Он ощутил словно занозу поперек горла.

— Что ты такое говоришь?

Эмили прерывисто вздохнула, и он понял, что она его боится.

— Я так больше не могу, — сказала она, — это тянется слишком долго, надо кончать.

— Да о чем ты, наконец, черт возьми?

От гнева сел его голос, напряглись мускулы челюстей, и ему пришлось сделать над собой изрядное усилие, чтобы продолжать выглядеть спокойным. Он думал: Я не Арман. И тут же следом: Никогда он не позволил бы Луизе говорить с ним таким тоном. Почему ему так нужно было всегда равняться на отца в своей жизни и своих решениях?

А ведь в этом же порту Альбен сумел ему воспротивиться. Торжественным тоном Арман попросил сопровождать его на траулер, владельцем которого он стал. Это судно и команда были его гордостью, доказательством того, что он наконец состоялся, и, наверно, он горько сожалел, что не добился этого раньше, до смерти деда, ведь каким реваншем над жизнью это было бы и какой гордостью для старика! День шел на убыль, и порт зеленел, мачты расчертили бурое зимнее небо. Они шли, сунув руки в карманы пальто, кутая подбородки в воротники, и торопливо курили.

— Я думал над этой историей, — сказал Арман, — по-моему, это все несерьезно.

Альбен сказал ему о своих планах бросить рыбную ловлю и выучиться на социального работника; отец усмотрел в этом сначала лишь мимолетную прихоть, но Альбен, против всяких ожиданий, поступил на курсы и должен был покинуть экипаж в конце года.

— Папа…

Арман прервал его, подняв руку:

— Нет, я понимаю, сын, что тебе хочется чего-то другого, занятия полегче или просто перемен, но, в конце концов, ты понимаешь, что эта работа не для тебя?

— Почему же? Именно этим мне хочется заниматься. Я никогда не знал ничего, кроме рыбной ловли, но там у меня нет будущего, ты сам это говорил.

Арман нахмурился и покачал головой. От возлияний лицо его приобрело восковой оттенок. На скулах и шее краснели сосуды.

— Говорил, но на самом деле так не думал. Правда твоя — работа нелегкая, но мы созданы для этого, мы с тобой, понимаешь?

— Нет. Нет, папа, я на самом деле не чувствую, что создан для этого.

Арман сплюнул на землю, и они продолжали идти бок о бок во враждебном молчании. Дойдя до траулера, они остались стоять на пристани, глядя на судно.

— Послушай, — сказал наконец Арман, — ты знаешь, сколько мне пришлось попотеть, чтобы иметь все это. Вспомни наш первый выход в море. Разве не были мы в тот день королями? Через несколько лет этот траулер станет твоим, а если еще потрудиться, в твоем распоряжении будет и не одно судно. Ты будешь хорошим хозяином, сынок, поверь мне, ты еще поблагодаришь своего старика отца.

Альбен вздохнул и несколько раз затянулся, глядя на траулер, на боках которого играл желтый свет фонарей. Он постарался ответить голосом мягким и покорным: