Соль - [46]

— Так это от тебя, сын?

Арман направил на Жонаса камеру и смотрел на него через видоискатель.

— Не больше, чем от остальных, — отозвался Жонас голосом без выражения и, коротко взглянув в объектив, отвернулся к детям.

— Что ж, спасибо, это ведь говорят в таких случаях, спасибо, не так ли?

Жонас затянулся сигаретой:

— Надо думать, да.

Луиза повернулась к ним и посылала Жонасу встревоженные улыбки.

— Ты не можешь оставить меня в покое хоть на пять минут с твоей камерой?

Как в ту пору, когда они были вместе на пляже, Арман почувствовал сопротивление сына и тяжело напирал. Линза скользнула вперед с металлическим скрежетом, и аппарат взял крупным планом раздраженное лицо Жонаса.

— Скажи своему старику отцу, что не так, малыш. Покажи подарок камере. Ты не рад?

Арман то опускал объектив к бедру Жонаса и руке, державшей приоткрытый сверток, то вновь поднимал к его лицу.

— Рад, конечно, — отозвался Жонас тоном, полным сарказма, — я просто в восторге. Я о таком и мечтать не мог. Мне даже в голову не приходило, что я когда-нибудь такой надену, и ты сумел мне сказать, что твоему сыну только и нужно, что галстук. Круто, папа.

Кассета продолжала вращаться, но Арман замолчал, и дети перестали распаковывать подарки. Все повернулись к ним, а Жонас не сводил глаз с камеры, зависшей теперь между ним и отцом, как последний оплот.

— Оставь его в покое, — посоветовал отцу Альбен, — он тут корчит из себя принцессу с начала вечера.

— А ты не лезь, — отбрил его Жонас.

— Нет, правда, не будет же он портить нам праздник. Только посмотреть на него, сразу ясно, что от семьи ему тошно. Ты, может, предпочел бы встретить Рождество в твоих заведениях для гомиков?

— Альбен! — ахнула Луиза.

— Ничего, мама. Что говорит это ничтожество, меня не трогает, — отозвался Жонас.

Альбен вскочил, и Эмили протянула руку, чтобы удержать его за запястье.

— Не говори со мной таким тоном, — произнес он угрожающе.

Луиза, Фанни и Матье тоже встали, усилив окружающий хаос, а Арман стоял неподвижно и молча продолжал снимать.

— Или что? — спросил Жонас.

Он посмотрел на всех по очереди, словно ожидая от каждого из них объяснения.

— Или ЧТО? — повторил он.

Дети замерли, держа в руках подарки.

— Я тебе запрещаю так говорить со мной, Жонас, особенно при моих малышах, — глухо пророкотал Альбен.

Жонас нервно закурил новую сигарету.

— Не переживай за них. Я уверен, что они уже все понимают и знают, какое их отец дерьмо. Уж не я им открою этот секрет. Что ты теперь собираешься делать, Альбен? Сядешь, закроешь рот раз и навсегда и будешь выглядеть в их глазах жалким алкашом или пойдешь до конца и вздуешь меня хорошенько? Так ведь ты решаешь проблемы, верно? Этому Арман тебя научил. Это ваша манера наводить порядок. Напоминать, что такое мужчина, настоящий.

Альбен рвал и метал, мускулы на его руках вздулись, желваки ходили ходуном.

— Жонас! — воскликнули хором Луиза и Фанни, кинувшись между ними.

Но Жонас больше не обращал на них внимания, с лица его не сходила нервная ухмылка:

— Спокойствие, спокойствие… Все знают, что ничего страшного не случилось, хорошая трепка в кругу семьи — дело привычное, когда представится случай.

— Еще одно слово, Жонас, и я вышвырну тебя из этого дома силой! — выкрикнул Альбен во все горло.

Жонас взял бокал и бросил окурок в остатки теплого сидра, после чего ответил спокойно, почти ласково, указав подбородком на Армана:

— А что он будет делать, скажи на милость, когда я тоже уйду? Что будет делать это дерьмо, когда последний из его мелких наконец от него отвернется? Ты, Альбен, верный пес, придешь составить ему компанию?

Это было как взрыв. Альбен сорвался с места с быстротой молнии и бросился на Жонаса. Эмили от неожиданности выпустила его руку и оказалась на полу. Луиза и Фанни повисли на нем, удерживая, а Матье исхитрился преградить ему путь. Двое мужчин схватились, пошатнулись, Альбен отбивался, и они рухнули на елку, увлекая за собой телевизор, экран которого разбился о стену. Вылетели пробки, и комната погрузилась в темноту, освещенная лишь мигающей гирляндой на батарейках. Дети с визгом разбежались, а Арман опустил наконец камеру и посмотрел на сына и зятя, запутавшихся в гирляндах. Альбен поносил брата на чем свет стоит.

— Разве мы не славная семейка? — спросил Жонас отца очень спокойным голосом. — Разве ты собой не гордишься?

— Больше, чем по родным, — сказал Жонас Наде, — я тосковал по озеру, когда покинул Сет. Я готов был оставить их всех навсегда, но знал, что ради озера я вернусь.

Ради Фабриса он был готов тогда от них отвернуться. Он лелеял мысль, что ему остался от него точный и незыблемый образ, и считал, что есть воспоминания, которые нельзя извлекать на свет, и ценность их, если о ней не знает никто, кроме тебя, вечна. Надя улыбнулась и поудобнее откинулась на спинку стула. Закинула руки за голову. Луч света лег ей на скулы. Она закрыла глаза и вздохнула:

— Я помню это чувство, на взлетной полосе аэропорта Бамако. Я была уверена, что вернусь, но так и не вернулась. Это было… несколько жизней назад.

— Ты еще вернешься, — сказал Жонас.

Надя шумно выдохнула струйку воздуха сжатыми губами с явным неодобрением: