Соль - [44]

— Ну как, — спросит он, положив сумку на письменный стол, — ты не скучала?

Он бросит быстрый взгляд на диск автоответчика и тут же отвернется.

— Нет, — ответит она, и ее голос пробьется сквозь сжавшееся горло тоненькой струйкой. — Я отдохнула.

Жонас улыбнется ей улыбкой, полной, поймет она, добра и умиротворения, не зная, что мать видит теперь его под маской, и хочет схватить в объятия и спасти, и будет навсегда опустошена своим полным бессилием.

В тот вечер они ужинали в азиатском ресторане, под синеватым светом аквариума, где плавали жирные карпы. Луиза наблюдала за Жонасом поверх меню.

— Я не знаю, что заказать, — сказала она, — ничего в этом не понимаю.

Сын поднял лицо, и Луиза поняла его внезапную тревогу, да и неловкость за то, что повел ее ужинать в город, — она ведь всегда считала бесполезным и расточительным тратиться на ресторан и никогда не упускала случая им об этом сказать.

— Хочешь пойти в другое место? — спросил Жонас, слегка раздраженный и уже уставший от вечера, в котором, он это предчувствовал, все будет непросто.

— Нет, не надо, здесь очень хорошо. Просто ты лучше меня знаешь, что вкусно.

Она посмотрела на него, не в силах заглушить голос, услышанный днем на автоответчике, и вновь вспомнила, как лихорадочно его стирала. Она чувствовала, что должна что-то сказать или сделать; любящая мать не могла вот так сидеть и молчать, уставившись на сына, если знала, кто он на самом деле. Но кем же он был, ее дитя? Назвать это словами она отказывалась. Вот об этом-то, быть может, она была вправе его спросить. Она скажет ему: «Кто ты? Я хочу знать, кто ты такой, я больше ничего о тебе не знаю. И я действительно хочу это знать. Я не уверена, что готова это услышать, но знаю наверняка, что мне это нужно, я не могу так больше, теряться в предположениях, прозревать тебя кусками, догадываться о той твоей жизни, которую ты скрываешь от меня». Но Луиза была на это неспособна, даже эти простые слова не могли выстроиться по порядку в ее голове, все казалось ей раздутым, неловким, она знала, что получатся только упреки и предостережения, когда ей хотелось лишь, чтобы он заговорил, а ей осталось бы только молчать.

— Тебе не холодно? — сказал наконец Жонас, чтобы прервать затянувшуюся паузу. — Может, хочешь что-нибудь выпить?

— Нет, милый, мне не холодно, — заставила себя ответить Луиза. — И почему бы не выпить стаканчик, да, это хорошая мысль.

Жонас сделал знак официанту, и Луиза наклонилась к столу:

— Я тебя угощаю.

Она надеялась сделать ему приятное и прижимала к себе, держа за ручку, свою сумочку из красного кожзаменителя, не зная, как ужасно не вяжется эта вещица со всем тем, что она воплощала в эту минуту, сидя напротив Жонаса и чувствуя ягодицами поскрипывающую кожаную обивку диванчика в азиатском ресторане. Она экономила на эту поездку, пряча деньги, полученные за шитье, в ящике буфета. Арман никак не мог упрекнуть ее в расточительности. Но Жонас подался назад на стуле.

— Тебе не надо меня угощать. У меня, знаешь, есть работа. И вообще, давай сначала поедим, а потом решим, кому платить.

Он закурил сигарету и выпустил дым, не глядя на нее. Луиза чувствовала, что вот-вот расплачется, и переключила внимание на карпов, которые тихонько колыхались за стеклом аквариума, у самого ее лица.

— Конечно, — ответила она, — куда нам торопиться? Так что? У тебя есть работа? Как интересно, я и не знала. То есть, я хочу сказать, у нас, наверно, просто не было случая об этом поговорить.

— Подрабатываю по нескольку часов то там, то сям. Все прибавка к стипендии.

— Но это уже хорошо, я рада. Ты молодец, работаешь и учишься, это не пустяк.

Жонас пожал плечами. Он, казалось, еще вытянулся и похудел, лоб скрывали темные волосы, возможно, подкрашенные хной, костистые скулы выступали под кожей еще в пятнышках юношеских прыщей. Кто был тот мужчина на автоответчике? — подумала Луиза и тут же сама себе ответила: его любовник, разумеется. Этот самый мужчина был любовником ее сына. И вновь то же глубокое и мучительное смятение овладело ею. Они заказали аперитив, и официант принес им по бокалу, в которых плавал плод личи; от Луизы не укрылось, что Жонас рассеянно рассматривает профиль официанта, докуривая сигарету.

— А остальные, — спросил он с явным равнодушием, — как поживают?

— Остальные?

— Семья. Я хочу сказать, Фанни, Альбен… Арман…

— О, все хорошо. Ничего особенного, знаешь ли, жизнь там идет как раньше.

Что она хотела сказать? Как раньше, до отъезда сына? До того как они остались одни с Арманом в доме в верхнем квартале? Ее фраза, Луиза сознавала это, прозвучала как упрек. Жонас кивнул, ни о чем больше не спрашивая, и закурил новую сигарету.

— Ты слишком много куришь, милый. Со здоровьем хоть все в порядке? Ты хорошо ешь? Не болеешь?

Она заговорила торопливо, сбившись с дыхания.

— Со мной все хорошо. Разве я плохо выгляжу?

— Нет, что ты, очень хорошо. В теле ты ведь никогда не был. Еще малышом у тебя был бледный цвет лица, и я ничего не могла поделать…

Они замолчали, повисла долгая пауза, Жонас курил, а Луиза комкала в руках бумажную салфетку; потом они сделали заказ.