Соль - [41]

Луиза читала в тот год «Миссис Дэллоуэй»[23] и загнула страницу на фразе, которую подчеркнула карандашом, но все равно в дальнейшем забыла: И есть же достоинство в людях; отдельность; даже между женою и мужем — провал; и с этим надо считаться[24].

В прошлом году в апреле Коммунистическая партия провалилась на первом туре президентских выборов. Национальный фронт набирал силу. Жизнь дала слабину, трещину, которой Арман противопоставил полное горечи молчание. Постепенно освобождаясь — а на самом деле познавая похоть в постелях мужчин, — Жонас перестал бояться отца. Пришибленность человека-коры вызывала у сына жалость и в то же время потребность высмеять его, насущную необходимость мести. Вечерами за столом он ввязывался с ним в нескончаемые споры, срывавшиеся на крик, на уход в гневе одного из них, на отчаяние Луизы.

Переполненный гордостью от желания, Жонас стал почти красивым. Чувство, что он существует для других, не только для матери, окружило его ореолом самодовольства, перед которым Арман в конце концов спасовал. Всемогущество отца, подорванное уходом Альбена и Фанни, продолжало рушиться. Его власть шла на убыль, по мере того как дети становились самостоятельными, и когда Жонас в год своего совершеннолетия уехал в Тулузу, отец на расстоянии показался ему еще больше недостойным страха, который он когда-то ему внушал. На свои воспоминания он оглядывался с презрением. Когда в один из редких визитов, которые Жонас нанес родителям за годы своего отсутствия, Арман восставал из прошлого и вновь напоминал о существовании отца, он находил его ничтожным. Глядя на него порой, когда Арман об этом и не догадывался, Жонас удивлялся, что человек с высоким лбом и редкими волосами был тем самым, кто во все времена полновластно царил в семье, будучи добросовестным и безжалостным архитектором их судеб. В то время Жонасу начал сниться сон, который преследовал его потом долго и от которого он неизменно просыпался с чувством омерзения, нечистоты и греховного удовольствия. Он был взрослым, но находился в своей детской, в маленькой деревянной кроватке голубого цвета. Арман лежал, прижавшись к нему, под простынями и одеялами. Он тискал его, гладил и щипал. Жонас чувствовал сухую кожу его ладоней на своих бедрах, на животе, они сжимали его половой орган. Он пытался высвободиться из этих объятий, но вес Армана, сила его рук вынуждали его лежать неподвижно и терпеть ласки, раздражавшие каждый его мускул, доводя до изнеможения, до тошноты. Потом член Армана вонзался между его ягодиц. Толстый, беспощадный, он раздирал и жег его внутренности.

Тулуза, сказал Жонас Наде, представлялась ему единственным выходом. Невзирая на протесты Луизы, настаивавшей, чтобы он поступил в университет Монпелье, он уперся и уехал. Ему было больше невыносимо видеть на своем горизонте только это неподвижное море, эту чернильную черноту. Из дней, предшествовавших отъезду, Жонасу почему-то запомнилась его золовка Эмили перед самым рождением близнецов. Придерживая рукой овал живота, она вошла в дверь гостиной, ту, что выходит на террасу. Она залита солнцем. Щурит глаза, чтобы разглядеть Альбена и Жонаса. Что он делал в тот день у брата? Что они нашли сказать друг другу за столиком в саду? Жонас понятия не имел, но знал, что никакая враждебность не разобщала их. Наверно, те самые узы крови, которые так часто недооценивают, взяли верх над их обидами. Так, их проведенное вместе время было отмечено этими встречами, когда они были лишь двумя братьями в свете вновь обретенной и неожиданной общности.

— Нам, мальчикам, — сказал он Наде, — не надо было говорить, чтобы понять друг друга, мы молчали, и нам это было безразлично.

Это молчание стало пропастью между ними именно потому, что им нечего было делить, нечего сказать друг другу, и оба от этого страдали, каждый на свой лад.

Перрон вокзала, где тянулся, маня его, поезд, вдруг мелькнул в его памяти, и фигура Луизы, гора чемоданов у ее ног. Она прижимала руки к груди, чтобы не дать им обнять сына, а на нижней губе остались следы двух верхних зубов. В метре от нее Жонас был уже не здесь, он не принадлежал ей больше. Обернув лицо вдаль, он окидывал взглядом незнакомую территорию, видную ему одному, в которой не будет Луизы. Оставит он позади и всеми брошенного отца, и Фанни с Альбеном, ставших чужими. Жонас похоронит с ними того, кем каждый был для него до сих пор. Жизнь начнется в ту минуту, когда мотор поезда заурчит под сереньким небом Сета. Едва поставив ногу на железную ступеньку, Жонас освободится от семьи и города, от назойливых видений прошлого. Мрачный круг песочницы на школьном дворе. Свет в туалете, где от раковин пахнет застоявшейся водой, юношеским потом и мокрой бумагой. Он сам, забравшийся на подоконник одного из окон, выходящих на улицу. Спина Армана на фоне дорожного покрытия удаляется в сторону порта. Дрожащие тени от фонарей вытягиваются на стенах. Запах ночи — вдохнул ли он его в открытое окно? — набросил поверх другое воспоминание: замочная скважина, к которой они с Альбеном по очереди склоняются и видят наготу Луизы. Она продевает ноги в кружевные трусики телесного цвета. На миг один из них угадывает сияющую тайну, словно пенную бурю ощущая внизу живота. Все это и многое другое останется на перроне вместе с фигурой Луизы, обреченной исчезнуть.