Соль - [40]

Дорожка, по которой они шли, была не единственной. Вокруг них уходили в заросли другие тропы. Казалось, их протоптали прохожие, приложив немало упорства. Жонас увидел, как другие люди идут по ним, будто случайно, в том же молчании. Проходя мимо, они изучали их взглядом, порой останавливались в ожидании знака. Они появлялись из-за дерева, из-за дюны и без церемоний выставляли напоказ свое хозяйство. Ибо все, понял он, шли в надежде на соитие, и одно их присутствие исключало всякую двусмысленность: эта природа была обречена их желанию. Местами их игрища оставили углубления в зарослях. На голых ветках красовались вместо листьев розоватые клочки туалетной бумаги, которой вытирали все места. Презервативы плавились на солнце, брошенные в песок и на землю. Жонас ощутил тошноту, но не мог решить, в чем была ее причина. У него была сильнейшая эрекция под красными плавками, и он видел, что член выглядит непропорционально на его тощем теле. Он пытался прикрыть его рукой, и мужчина смотрел на него с усмешкой. Ничто не могло заставить его повернуть назад, и он продолжал идти среди виднеющихся тел. Эти самцы источали едкий пот, запах разврата. Их тени тревожили Жонаса так же, как и кружили ему голову.

Незнакомец наконец остановился. Кожа у него была загорелая и мягкая. Он продолжал равнодушно жевать резинку, как будто их объятие было лишь случайным развлечением. Его слюна отдавала мятой и остывшим табачным дымом.

— Ты красивый, — сказал он. — Мне нравится твое тело.

Его рука простерлась над плоским торсом Жонаса, который дрожал, лежа на песке. Естество натянуло ткань плавок, и мужчина запустил палец под резинку, пробежался по светлой влаге лобка. Жонас видел выпуклые бицепсы, тень, которую отбрасывала на шею едва наметившаяся борода, выступ адамова яблока. Бедром он ощутил ласку густых волос, сбегавших по животу вниз из-под пупка мужчины, потом его эрекцию. Мужчина приподнялся и приблизил к губам Жонаса грудь, кружок в венчике темных волос. Он укусил сосок и почувствовал, как тот твердеет на его языке. Его нос уткнулся в грудину мужчины. Он вдохнул теплую кожу, зажмурился и впустил в себя мужской запах, такой непохожий. Рука, которой он больше не видел, стянула с него плавки и взяла восставшую плоть. Жонас принялся с жаром сосать, прижавшись к расслабленному телу. Ничто не давало повода думать, что Жонас волновал мужчину. Тот был поглощен своим удовольствием, теребя одной рукой его член, а свой сунул в руку Жонасу. Незнакомец нагнулся и взял его в рот. Шершавый язык лизал головку. Рот казался еще горячее, чем купол расплавленного свинца, накрывший их истому. Жонас поднял глаза и увидел над собой чуть дрожащие ветви сосен и, выше, молочное небо. Он угадывал присутствие поблизости других людей, их взгляды на него, но ничто не имело значения, кроме липкой ласки на его древке и тиранически зашкаливающего пульса, рассыпавшего мурашки по всему телу. Он кончил мужчине в рот, и тот замер, сомкнув губы вокруг его головки. Поднявшись, он улыбнулся и запечатлел поцелуй на боку Жонаса. Сперма незнакомца поблескивала на его бедре, на сгибе запястья, и ему было тошно и сладко одновременно. Его переполняла нежность к мужчине, который, небрежно помочившись в кусты, оправлял плавки. Любители подсматривать исчезли за дюнами.

— Ты еще придешь? — спросил Жонас, так настоятельно было желание снова его увидеть.

Мужчина ответил смехом через плечо и тоже скрылся. Жонас смотрел на опаловые потеки. Он потрогал их кончиком пальца, отметил, что они уже холодные и чистые. Поднес палец к губам, ощутил на языке вкус соли, потом оттер бедро несколькими горстями песка, отчего кожа заалела. Он вернулся на пляж. Дюны были другим миром, погребенным под криками детей. Луиза еще читала, ничего не зная о его потрясении, о чужом человеке, стоявшем перед ней, который был ее сыном еще полчаса назад. Жонас заплыл в тот день далеко, чтобы не слышать шума пляжа. Он лег на спину. В глубинах под ним не было больше ничего угрожающего. Холодные течения укачивали его. Ему подумалось, что волна запросто может унести его, как деревяшку. Тело его было уже неотделимо от воды. Душа рассеялась в безбрежности.

Я был одновременно похожим и таким иным. Я стал теперь одним из них. Я был горд и полон ужаса.

Жонас еще не раз бывал на пляжах. Скверна дюн сделалась ему привычной. Ему вскоре стало до лампочки, кто были его любовники, и он, в свою очередь, смеялся в ответ, когда мальчишка, лишенный им невинности, просил о новой встрече. Все, что ему было нужно, это тело для искупления его плоти. Наслаждение смывало брезгливость, с которой он задумывал эту сцену, и — потом — грязь от мужских тел. Бывало, они ему претили, но никогда он им не отказывал. Их случка была актом чисто эгоистическим. Потом прошло лето, и канули в забвение пляж Гран-Траверс и тела мужчин. Осталась память об одной-единственной плоти, собранной из десятков других, отголосок долгого и мучительного наслаждения со вкусом соли. На смену им пришел Сет и другие блуждания.

Без Фанни и Альбена дом притих, окутанный гризайлью сентября. Отсутствие детей и самостоятельность Жонаса оставили Луизу в отупении унылых дней одиночества, но Армана, против всяких ожиданий, они подтачивали изнутри. Хватило нескольких месяцев, чтобы и следа не осталось от великолепия отца, на которого сыпались искры с мерцающего неба. Спина его ссутулилась под бременем пятидесяти трех лет. Он стал хмурым и предсказуемым. Моряки бывали в доме все реже. Потом совсем перестали бывать, и покрывало на кровати в комнате для гостей оставалось аккуратно разглаженным, а ставни закрытыми. Долгие годы они присутствовали в доме. Они странным образом слились, словно это был один человек, шестой член семьи, который внезапно исчез. Его не хватало, и это витало в доме, вокруг жестов, которые повторяла Луиза, чтобы занять те часы, которые посвящала прежде детям или гостям. Арман продолжал уходить в порт, но уже устало. Уход Альбена как будто подкосил его тягу к морю.