Сокрушение тьмы - [8]

Макаров, в окружении штабистов, следил за погрузкой солдат, которые рота за ротой выкатывались из леска. Особенно ему понравились четкие, слаженные команды старшего лейтенанта Григоровича, командира 3-й роты. Русый волосом и в то же время смуглый до черноты, с приятным русским лицом, он как-то особенно выделялся среди остальных офицеров, руководящих переправой; его движения, его слова, его спокойствие, с которым он отдавал распоряжения, нравились Макарову. Он и раньше отличал его от прочих.

Свирь перед Лодейным Полем буквально покрылась всевозможными плавсредствами: плотами, лодками, амфибиями, саперы уже тянули тросы на правый берег, готовили паромы и понтонные мосты.

Командиры взводов и рот, едва солдаты высаживались, развертывали их в боевой порядок и, не мешкая, не дожидаясь, когда переправятся остальные, сразу же шли вперед, по пути расширяя полосу наступления.

Через час полк Макарова, батальон за батальоном, входил в прибрежный подлесок, весь перерытый, перепаханный, захламленный вырванными кустами и деревьями.

Шагая вслед за батальонами в окружении связистов и офицеров штаба, Макаров все время прислушивался к тому, что делалось впереди. Но там пока было тихо: лишь неясно долетали издали отдельные команды да потрескивали под ногами сухие сучья. Остановившись перед разбитой арматурой бетонного дота, он спросил Боголюба:

— Ты не забыл передать комбатам, чтобы Залывин и остальные из команды добровольцев были направлены ко мне?

— Никак нет, товарищ подполковник, — ответил Боголюб. — Мы с Залывиным росли вместе. Разве я могу забыть о нем?

— Есть еще земляки?

— Нас, товарищ подполковник, земляков в полку трое. Сержант Бакшанов еще. Бакшанов и Залывин из восьмой роты.

Макаров взглянул на ординарца и увидел, как тот в нехорошем оцепенении смотрит на труп неприятельского солдата.

— Возьми у него документы! — приказал Макаров.

Боголюб сделал шаг вперед и медленно, перебарывая отвращение, наклонился. Необоримая сила вдруг качнула его, дернула в сторону. Макаров отвернулся и, больше ничего не сказав, пошел дальше. Немного погодя Боголюб молча протянул ему залитое кровью солдатское удостоверение. Тот развернул волглую книжицу и с сожалением произнес:

— Из такого документа уже ничего не узнаешь, — и сунул его в расщеп высокого пня.

Впереди далеко-далеко послышались первые выстрелы, и то ли потому, что они были приглушены расстоянием, то ли скрадывал их лес, не затронутый артподготовкой, только они по сравнению с отшумевшим ревом и грохотом показались Макарову и Боголюбу безобидным стукотком трещоток.

Макаров прибавил шагу, и Боголюб, обидевшийся на него и все повторявший в уме: «Зачем, зачем он так поступил со мной?» — теперь шел с ним почти бок о бок, чувствуя свое право и свою святую обязанность в любой момент закрыть собой командира полка, если откуда-нибудь вдруг замахнется на него беда. Это чувство все больше и больше поднимало его в собственных глазах, как-то заново перестраивало его отношение к своим обязанностям, и он, уже мня себя единственным во всем полку человеком, ответственным за жизнь Макарова, старался не отстать от него и быть готовым к его защите. И тем не менее подспудно, не подчиняясь этим его высоким побуждениям, в мозгу стучало и стучало, словно в хронометре, ища отгадку к поступку подполковника: «Зачем он заставил меня лезть в это кровавое месиво? Ему не нужен был документ…» И вдруг его осенило: «Да ведь он хотел, чтобы я не боялся смерти! Вот оно что!» Теперь он уже мучился от того, что командир полка видел его слабость и что, наверное, посмеялся над ним. «Нет, нет, не слаб я. Меня просто замутило — и все».

Стрельба впереди продолжала нарастать. Теперь то справа, то слева слышалась торопливая и более звучная дробь автоматных очередей, в которые отрубисто, хлестко, внушительно вплетались гранатные взрывы; а немного погодя увидели первых раненых — они шли наспех забинтованные, с промокшими от крови повязками, иные были ранены в ноги, но, видимо, легко, потому что, прихрамывая, передвигались сами; на всех зеленели острогрудые панцири, висели через плечо скатки шинелей и противогазные сумки. У двух или трех Макаров увидел на панцирях глубокие, круглые, с белой окалиной вмятины. Остановил всю группу.

— Ну что там, гвардейцы?

— На колпаки напоролись, товарищ подполковник!

— Их сразу не разглядишь. Вроде копешка сена или кучка хвороста…

— И чем же вы?..

— Гранатами! Да этот заслон вроде прорвали, а сейчас слышите? Вон опять. У них весь лес в этих разных сооружениях. Мы и финнов-то путем не видели…

Макарову становилось ясно, что тактика фронтального наступления здесь ровным счетом ничего не даст. Необходимо было в слабых местах вражеской обороны вбивать «клинья», тогда неприятель сам станет отходить, чтобы не быть отрезанным.

Макаров провел пальцем по вмятине:

— Броня-то спасла?

Раненый глянул себе на грудь, радостно улыбнулся:

— Да уж быть бы мне без него покойничком!

— Ну, идите, ребята, — отпустил он их. — Санроту найдете на берегу.

Минут через пятнадцать вышли к большой поляне, на которой находился только что отбитый у противника дот. Возле него суетились солдаты, стаскивая в одно место убитых и накрывая их накидками и шинелями. Тут же хлопотали связисты, развешивали на сучьях цветные нитки телефонного кабеля. Радист, сидя у пня, выкликал: «Онега», «Онега», я «Волна»!» Высокий офицер что-то говорил им, показывал вправо рукой. Макаров присмотрелся, узнал капитана Волгина. «Ну, — подумал, — плохи дела, коли связь потянул…»