Сокрушение тьмы - [11]

— Ро-ота-а! Отставить ого-онь!

— От-ставить! От-ставить! — понеслось уже сзади.

Стрельба замолкла, и только пулеметы противника все били, словно скаженные.

Когда Бакшанов пролез через три ряда проволоки, он понял, что уцелел, что пулеметные очереди уже идут над ним поверху.

Дым продолжал душить, здесь он был даже плотнее, но у самой земли дышать все-таки было можно; Бакшанов полз, держа в правой руке противотанковую гранату. Не видя ни дота, ни всплесков из амбразур, он полз на звук, на четко выговаривающий в бетонной пустоте металлический голос пулемета:

— Та-та-та-та!..

Холодом и ужасом веяло от того места, к которому он полз, и, перебарывая этот ужас и холод, понимая, что нет иного спасения, кроме сближения с этой глыбой, он толчками продолжал продвигаться вперед. И только тогда поднял голову, когда увидел сквозь дым белые мерцающие вспышки. Они были чуть в стороне. Он поднялся, пошатываясь и по-прежнему перхая от удушья, уже не оберегаясь, пошел к смутно маячившему в дыму, с растворившимися в нем очертаниями, искусно замаскированному доту. Вытянутая рука наткнулась на колючие сосновые лапы и, провалившись, коснулась холодной бетонной стены. «Дверь… дверь… — мелькнуло в его помутившемся сознании. — Здесь где-то должна быть дверь…»

Он сделал шаг, еще два — и увидел узкий проем, зияющий чернотой, сердце его забилось часто-часто. Он вяло поднял правую руку с гранатой, губами нащупал кольцо и почувствовал вкус металла. Потом так же вяло разжал ладонь, и граната, будто послушная одной его воле, медленно скатилась с нее и сама ушла в бетонную пустоту.

Взрыва он не слышал, он только ощутил всем телом могучий толчок оттуда, изнутри. Ноги его подогнулись, и он мягко сполз на траву, опираясь спиной о шершавую бетонную стену…

По лесу кое-где плавал дымок, как туман поутру, все еще цепляясь за кустики и стволы сосен. Он открыл глаза и опять услышал частую пулеметную стукотню. Но вокруг почему-то слышался смех, говор, кто-то плескал ему в лицо воду, и тогда не сразу, не вдруг дошло до него, что это звонко и весело стучит рядом дятел.

— Окутин жив? — спросил он.

— Жив, жив, грешным делом! — ответил радостно-счастливый голос.

Перед ним стояли Окутин, Гаврюков и замполит полка Лежнев.

— Ну вот! Очухался! Это же над-до — сам полез! Если все командиры взводов вместо солдат станут подрывать доты, мне тогда что останется? — сказал Гаврюков.

Бакшанов поднялся на ноги, уставился на Лежнева, соображая, почему тот оказался здесь. Лежнев подошел, протянул руку.

— Спасибо, сержант! Молодец! Орден ты заслужил, хоть командир роты и сердит на тебя. Почему Иванникова не послал?

Закашлявшись, Бакшанов ответил:

— Смелости… не хватило, товарищ гвардии майор!

6

Шел третий день наступления. За два дня боев корпус Миронова с огромным усилием вклинился в оборону финнов лишь на 10—12 километров. Такое же положение было и в полосе наступления 4-го стрелкового корпуса.

Но наступление двух корпусов на Олонецком направлении явно затягивалось. Финская оборона здесь была чрезвычайно плотной: дзоты, бронеколпаки, сплошные траншеи со сферическими железобетонными убежищами. Характер местности исключал пока возможность применения крупных танковых сил. Но низкие темпы наступления объяснялись не только этим.

В тот же день Мерецков собрал расширенный Военный совет, куда были приглашены и командиры дивизий, чьи соединения действовали сейчас на Олонецком направлении. Обычно веселый и общительный, командующий фронтом на этот раз многим, кто его знал близко, показался расстроенным и даже сердитым. Он вошел в помещение вместе со Штыковым, и все встали, молча приветствуя их появление. Они прошли к столу и сели рядом. Мерецков мельком оглядел присутствующих и, пригладив рукой без того гладко лежащие на правую сторону волосы, чуть дольше остановил свой взгляд на командарме Крутикове.

Крутиков, широкобровый, горбоносый, с плотно поджатыми губами, озабоченно посмотрел на Мерецкова, словно заранее признавая за собой личную вину и готовность понести ответственность за все, что сложилось не совсем удачно в полосе действия его армии. Он больше, чем кто-либо, отдавал себе отчет, что командующий фронтом за неудачи на главном направлении прежде всего спросит с него. Еще совсем недавно Крутиков в шутку называл себя «командующим без армии». Оно так и было. Весь онежско-ладожский перешеек обороняли до этого всего три стрелковые дивизии и две стрелковые бригады — и это на сто пятьдесят километров! Теперь у него была полнокровная армия с многими средствами усиления. В его распоряжении имелись две танковые бригады, артиллерийская дивизия, он мог опереться на Ладожскую флотилию, на 7-ю воздушную армию. Но трудно было в короткий срок развернуть все эти силы и заставить их действовать в полную мощь. До сих пор находилась на левом берегу большая часть артиллерии, транспорта и тылов. Да и на правом берегу требовалась сейчас срочная перегруппировка сил, чтобы приступить к прорыву второй полосы финской обороны. Короче, нужна была сверхмаксимальная оперативность и слаженность всех родов войск, чтобы развить наступление на главном направлении согласно плану, принятому штабом фронта.