Сокровище, которое дремлет в тебе - [64]
Алиса снова окинула взглядом людей. Они слушали, но удалось ли донести до них послание, которое должно помочь стать счастливыми и ощутить, что жизнь удалась?
– Любить – это любить и себя самого. Когда мы принимаем себя, мы способны не поддаваться на провокации окружающих, не давать им сдачи. Любить – значит принимать другого, уметь разглядеть личность за чужим эго, подчас очень неприятным, и тем самым его растворить. Любить – это находить в себе силы возлюбить врагов и обратить их в союзников. Это значит любить саму жизнь, какие бы удары мы ни получали, и понимать, что все эти передряги – всего лишь инструменты нашего освобождения и духовного роста. Любовь – это ключ ко всему. Она – главная тайна мира.
Ее слова гулко раздавались под высокими сводами церкви, озаренными светом.
Алиса немного передохнула и продолжила мессу.
Теперь она приступила к обряду крещения.
31
Среда, конец дня.
Жереми уже собрался выйти из исповедальни, где он в последний раз принимал верующих в Клюни, когда услышал, как по ту сторону тесной клетушки зашуршала занавеска.
Кающийся помалкивал, поэтому Жереми решил его подбодрить. Но тот продолжал молчать.
– Я вас слушаю, – настаивал Жереми, – говорите, не бойтесь.
Он терпеливо ждал, пока до него не донесся женский голос, который он без труда узнал. Голос был неестественно напряжен, каждое слово давалось явно с трудом.
– Отец мой, я поступила дурно.
Она запнулась и помолчала несколько мгновений. Сквозь занавеску он слышал ее дыхание.
– Я поступила дурно и очень на себя сердита.
Иногда Жереми слышал исповеди, произнесенные таким безразличным тоном, что потом спрашивал себя, зачем человек вообще явился к нему. По традиции, из суеверия, а может, просто желая поболтать? Но тут голос выдавал глубокое чувство вины и настоящее страдание.
– Я покритиковала одного человека… и тем самым нанесла ему вред…
Жереми застыл. Сердце у него забилось, а в уме, обычно сосредоточенном на выслушивании исповеди, вдруг взметнулся рой мыслей и чувств. Чтобы взять себя в руки, он глубоко вдохнул. Может быть, эта женщина все же нуждалась в сочувствии? Во всем сознаться – значит получить отпущение грехов.
– Ему это повредило очень серьезно, – сказала она.
Чувствовалось, что каждое слово режет ее как ножом. Она словно окаменела от раскаяния.
– Может быть…
– Не «может быть», а совершенно точно.
Жереми вздохнул.
– Кто может знать? – тихо сказал он. – Эпиктет[26] говорил: «Тебе вредят ровно с того момента, когда ты сам решишь, что тебе вредят». Но для оценки ситуации надо перенестись в будущее – тогда мы сумеем глобально взглянуть на событие и его последствия: что оно нам принесет, от чего избавит, чему научит… Только время поможет нам все это узнать.
Она долго молчала, потом наконец проговорила:
– В любом случае я сожалею о своих словах. Я была несправедлива и безмерно на себя сержусь.
– Бог прощает вас, дочь моя.
Из-за занавески послышался сдавленный всхлип.
– И я тоже, – прибавил он шепотом.
– Женщина? Женщина?
– Да, монсеньор, – ответил викарий.
Он был расстроен, лицо его осунулось.
– Женщина служила мессу!
Викарий закрыл глаза и грустно покачал головой.
Епископ тяжело опустился в огромное кресло:
– Женщина. Боже мой, какой ужас…
За что Господь его так наказал? Ведь это катастрофа!
В его собственном диоцезе…
Теперь он станет добычей репортеров. Об этом быстро узнает вся Франция. И Святой престол тоже…
Силы покинули его, уступив место горечи.
Какое унижение…
Епископ поднял глаза. Викарий, всегда такой прямой в монашеском одеянии, сейчас как-то разом осел, словно на него давил груз свершившегося.
– Женщина служила мессу, – задумчиво повторил епископ.
– Мои источники доложили о проповеди, окрашенной в тона пантеистического синкретизма, весьма далекого от католической доктрины, – презрительно заявил викарий.
Епископ медленно вертел аметист на безымянном пальце.
– И вы говорите, она окрестила младенца?
Викарий снова кивнул.
Епископ вздохнул.
Надо было послушать викария и отреагировать раньше. Тот несколько месяцев назад требовал санкций. И был прав. Все это время священник и его вдохновительница подрывали авторитет епископа.
Он слишком долго выжидал.
Его долготерпение медленно и упорно вело к краху. И хуже всего была охватившая его горечь.
Он взглянул на свой аметист, и ему показалось, что камень потускнел. Прощай сапфир, прощай кардинальский пурпур.
И тут его захлестнул гнев.
Он вскочил с кресла:
– В любом случае крещение неправомерно! Следовательно, оно недействительно, его не было. Вычеркните его из регистра и известите родителей. Хоть что-то будет сделано по правилам. И последнее слово останется не за этим проклятым священником и его сообщницей.
Викарий поднял на него глаза:
– Я позволил себе опередить вас в этом вопросе, монсеньор, и…
– И правильно сделали.
– И получил разъяснения. Согласно каноническому праву вы абсолютно правы: такое крещение неправомерно…
