Сократ - [163]

Ветер вздувал брюха парусов, гребцы размеренно погружали в волны длинные весла, резким движением вырывая их обратно.

Триера полетела, перестала качаться. Словно ножом рассекала море. Корпус ее чуть заметно вибрировал.

Лежавшие под палубой почувствовали эту перемену. Анаксибия тихонько заплакала.

– Что с тобой, мышка моя?

– Очень быстро плывем…

9

Беседовали, попивая вино, что принес раб Платона. Сократ уже знал, что Кебет и Симмий ничего не добились у архонта. Он потягивал вино, давая время языку просмаковать каждый глоточек.

– Я не все еще вам завещал, – медленно заговорил он; поколебался, но все же продолжал: – Осталась еще моя боль, дорогие.

Друзья молчали.

Он улыбнулся:

– Не угадаете ли – какая?

В их представлении возникла смертоносная триера – черная птица с могучими крылами, окрашенная в цвет крови, летит к материнской гавани…

– Так вы не знаете, что это за боль, – не знаете вы, самые близкие мне?

Они и теперь не отвечали, не осмеливаясь открыть, о чем они думают. Тогда он сказал:

– Одна лишь боль достойна человека – боль от сознания, что он не достиг того, чего хотел достичь.

– И это говоришь ты, Сократ? – удивился Критон. – Самой малой из твоих заслуг достаточно, чтобы испытывать удовлетворение и гордость.

– Молодежь называет тебя отцом мышления, – поспешил вставить Аполлодор.

Сократ раскинул руки:

– Ах вы мои неразумные, добрые мои, не утешайте меня, не уклоняйтесь. Отчего же мне больно? Коснитесь этого!

– Нет ничего, что могло бы причинить тебе боль! – вскричал Аполлодор.

– Я тоже был молод, как ты, – возразил Сократ. – Долго, долго – почти до сего дня. Смотрел только вперед. Но – сами знаете – пора мне теперь оглянуться, взвесить труд, исполненный за полвека. Чем оценить его? Тем ли, что обо мне говорят? Или тем, что я сам когда говорил? Я беспощаден к другим – так мне ли щадить себя самого, словно какого-нибудь недоросля? Клянусь псом – не хотел бы я так уйти!

Критон обнял старого друга:

– Чем ты терзаешь себя, брат? Чем терзаешь нас?

– Правдой, – ответил Сократ. – И если правду о себе не выскажу я – ее выскажут другие. И кто знает, как они ее исказят!

– С этим нельзя не согласиться. – Критон крепче прижал к себе Сократа. – Но не спеши завещать. Подожди – сначала дай нам поговорить о другом, более неотложном.

Сократ пропустил это мимо ушей. Не в силах он был откладывать долее то, что лежало у него на душе.

– Взгляните, мои дорогие, – вы ведь кровь от крови моей, – какова же моя жатва? Я всегда считал, что добродетели можно научиться. Так ли это? Вы отвечаете – так. На что я столь часто напирал? На то, что знание делает человека справедливым. Так ли это? Вы отвечаете – так. Еще со времен Перикла я вместе с первыми софистами способствовал тому, что в Афинах пустило корни более глубокое просвещение. Многие из вас, моих учеников, сами стали учителями. В том, что Афины слывут матерью искусств и наук, есть и ваша, и моя, пускай скромная, заслуга. Но – так ли это?

– Безусловно, – ответил теперь Платон. – И мне кажется, именно это обстоятельство и говорит против твоей боли.

– Это видимость, милый Платон. Пятьдесят лет! Нередко доставались мне на рынке и пинки, и затрещины в отплату за советы, которые я давал для пользы того же, кто меня ударил. И что теперь? Теперь, в конце моей жизни? С чем я встретился?

Все молчали. Антисфен долил вина в его чашу. Когда Сократ поднес ее к губам, рука его задрожала, капли вина окропили белоснежный хитон. Он не обратил на это внимания, но друзей ужаснул вид алых пятен.

Сократ задал вопрос:

– Действительно ли и теперь все то, что я утверждал долгие годы, к чему вел и вас?

Кивнули – хотя и с некоторым смущением.

– Вы отвечаете утвердительно. – Сократ все ближе подбирался к своей боли. – С любым утверждением можно по желанию соглашаться или не соглашаться, но верность его следует испытывать фактами. Каковы же факты? Что я улучшил? Кого? Не говорили ли мы несколько дней тому назад об упадке Афин?

Аполлодор смотрел на стену камеры, закрывавшую от взоров мраморное великолепие Афин, и видел ужасный Тартар.

Рука Критона сама собой, словно омертвев, соскользнула с плеча Сократа. Тот повернул к себе лицо Аполлодора:

– Вот ты, мой маленький, – ты, несомненно, честно скажешь мне, чего я достиг.

– Нет, не скажу! – в ужасе отозвался юноша. – Ничего не скажу!

– Но ты понял мой вопрос? – настаивал Сократ.

– Ничего я не скажу! Не могу!

– Значит, даже от тебя я этого не услышу?

Аполлодор, закрыв ладонями лицо, взмолился:

– Прости меня, дорогой, за то, что я думаю, но ведь это, конечно, неправда!

– Не мучь мальчика, – укорил Сократа Критон. – Почему ты насел именно на него?

– Потому что все вы упрямо молчите! – вспыхнул Сократ. – А он – скажет!

Аполлодор весь дрожал при мысли, что вот Сократ трудился всю жизнь, стараясь сделать людей лучше, а углубляющийся упадок Афин сводит на нет весь его труд. Так, может, он напрасен, этот Сократов труд, не нужен? Имею ли я право высказать это, когда он ничего уже не может сделать, смею ли так огорчить его?

– Я буду любить тебя всю жизнь! – вырвалось у него.

Сократ мягко улыбнулся ему:

– В таком случае ты, конечно, докажешь свою любовь и теперь и ответишь: достаточно ли одного знания, чтобы люди сделались справедливыми и добродетельными, – достаточно ли для того, чтоб им было хорошо, а с ними и всему обществу?