Сочинения в 2 томах. Том 2. Сердца моего боль - [144]

Время от времени звонил телефон, и знакомые, узнав через третьих лиц о рождении у Челышевых внука, поздравляли их и говорили всякие хорошие слова, а хозяева, уже несколько усталые, благодарили.

— Поток приветствий, — смеялся Василий Иванович.

На прощание он выбрал для Зуйкова две редкие антикварные книги, причем не сказал, как это сделали бы другие: «Только не потеряйте» или «Обращайтесь с осторожностью», а любезно предложил:

— Заходите, Павлик, не стесняясь… Все это хозяйство, — он показал на стеллажи, — в вашем распоряжении…

Не замечая крепкого мороза, в приподнятом настроении шагал Зуйков с улицы Горького через Каменный мост к себе в Замоскворечье, с восхищением и нежностью думая о Василии Ивановиче и его жене.

И вот, оказывается, на исходе этого необычайно радостного для него вечера Василий Иванович, достав с полки том Рабиндраната Тагора, чтобы почитать перед сном, внезапно рухнул посреди кабинета — не выдержало сердце…

3

В начале двенадцатого, узнав, что главный бухгалтер только что вернулся из банка, Зуйков помчался к нему с заранее написанным заявлением: просьбой выдать семьдесят рублей на приобретение венка.

— Почему семьдесят?.. — взглянув на бумажку, осведомился главбух, не поднимая глаз и сосредоточенно трогая пальцами, как бы ощупывая, свою круглую лысую голову. — Почему семьдесят, а не сто или сто пятьдесят?

— Я не знаю... мне поручили…

— Как — не знаете? Вы что же, «винтик»?.. — улыбнулся главбух, беря авторучку, и хитровато посмотрел на Зуйкова. — А директора-то нет, подписать некому… Придется выдать наличными, — после короткой паузы с сожалением вздохнул он.

Затем начертал резолюцию в верхнем углу бумажки и, прикладывая пресс-папье, проговорил:

— Пятьдесят рублей, и ни копейки больше.

— То есть как пятьдесят?! — запротестовал Зуйков. — Академик Челышев — выдающийся ученый. И директор распорядился — семьдесят!

— Вот пусть он и добавляет, — невозмутимо заметил главбух, возвращая листок с резолюцией Зуйкову и пояснил: — Из своего кармана… Если Челышев такой выдающийся и так нам дорог, надо дополнительно устроить складчину. А государство не дойная корова. И быть щедрым за его счет, извините, не могу!..

Зуйков знал понаслышке, что спорить с этим человеком насчет денег совершенно бесполезно; главный бухгалтер славился своей финансовой строгостью и непреклонностью.

Если бы речь шла о венке для кого-нибудь другого, то Зуйков, по характеру покладистый и послушный, наверно, не стал бы переживать и промолчал; но подобное скаредное отношение к памяти Василия Ивановича Челышева обидело его и возмутило.

Он бросился к директору, однако все издательское начальство находилось еще на совещании в райкоме, откуда должно было проехать прямо на панихиду. Секретарь же, выслушав Зуйкова и, очевидно, желая его успокоить, мягко посоветовала:

— Вы зря горячитесь… Это вопрос чисто финансовый, не принципиальный, и спорить с главным бухгалтером директор не станет. Так что не теряйте время…

И только в троллейбусе, подъезжая к цветочному магазину, Зуйков сообразил: «Ах, черт! Боже, какая же ерунда! Ведь венок-то заказан на семьдесят рублей!»

Вынув из кармана, он зачем-то пересчитал полученные в кассе деньги — десять пятирублевых бумажек, словно их могло оказаться больше. Были у него с собой и свои, собственные, «продовольственные»: новенький хрусткий червонец и металлический рубль, предназначенные на питание семьи Зуйковых в ближайшие четыре дня.

«Ничего!.. Обойдется… Как-нибудь договорюсь…» — пытался подбодрить он себя, ощущая волнение и неловкость и ничуть однако не представляя, что теперь делать и как это все может уладиться.

Директор магазина Иван Семенович разговаривал по телефону, когда Зуйков, с тягостным чувством предстоящего объяснения, вошел к нему в кабинет, промолвил «Здравствуйте» и, сняв шапку, стал у дверей.

Как только Иван Семенович положил трубку, Зуйков вторично поздоровался и, подойдя, водрузил увесистую пачку бумаги на угол стола.

— Я из экономического издательства… — неуверенно промолвил он. — От товарища Никишина…

— Ваш заказ готов. — Взяв пачку, Иван Семенович опустил ее на пол рядом со своим креслом и, выпрямясь, указал взглядом: — Пожалуйста.

Зуйков посмотрел: влево у стены стоял высокий и пышный венок из матерчатых и живых цветов; с верхушки по обеим сторонам спускалась белая шелковая лента с красивой золотистой надписью: «Академику Василию Ивановичу…» И при виде этого нарядного представительного венка Зуйкову стало совсем не по себе.

— Понимаете, — растерянно начал он, — нехорошо получилось… Недоразумение… Заказывали на семьдесят рублей, а мне выдали всего пятьдесят…

И как бы в подтверждение, выложил издательские деньги на край стола.

Иван Семенович, словно не веря или не понимая, недоуменно посмотрел на тоненькую стопку пятирублевок, а затем — на Зуйкова.

— Не смешно! — наконец строго и почему-то с обидой проговорил он, и его румяные щеки покраснели. — Понимаете — не смешно!

Он поднялся из-за стола, задев при этом ногой пачку бумаги, сердито поглядел на нее и оскорбленно продолжал:

— Я вам не мальчик, понимаете!.. Челышева вся Москва хоронит. Только наш магазин шесть венков сделал! А вы… Стыдно!