Сочинения в 2-х томах. Том 2 - [147]

, то все возникающее должно состоять из них. И дальше: поскольку земля, вода, воздух, огонь, луна, звезды причастны свету, самосущий свет будет причиной всего светлого. Некоторые именуют такой причиной солнце, потому что из всех чувственно воспринимаемых светлых вещей оно самое светлое; за это его называют причиной всех причастных свету вещей, насколько они чувственно воспринимаемым образом светлы. Однако, как говорилось раньше, оно не свет, а лишь нечто светлое, и причина как его, так и всего светлого — свет сам по себе. Но свет — ничто из всего светлого! Поэтому максимально светлое солнце[554] и не сухо, и не холодно, и не влажно, и не горячо, и не похоже ни на Лупу, ни на Венеру, ни на Меркурий, ни на Юпитер, ни на Сатурн, и не имеет природы какой бы то ни было звезды или чего бы то ни было видимого, хотя только оно — начало всякого света, будь то в области элементов, или минералов, или растений, или чувственных ощущений.

Таким же образом самосущая премудрость, умопостигаемый свет, раньше всего, что может быть причастно этому свету, называется ли оно ощущением, или воображением, или мнением, или рассудком, пли разумной душой, или интеллигенцией или именуется каким бы то пи было другим именем: она прежде всего ощущаемого и умопостигаемого, всякого различения и порядка как причина всех.

Причем солнце чувственно постигаемо, поскольку видимо, а значит, ему [как чувственно постигаемому] предшествует чувство. Если свет, видимый сам по себе, — материальная причина видимого [как такового] и если актуальное видение есть актуально видимое, то видение — формальная причина видимого, коль скоро возможность видеть есть причина возможности стать видимым. Таким путем ясно, что в видении чувственный свет и умопостигаемый свет связаны как две противоположности, а именно как высшая ступень низшей, то есть телесной, природы и низшая ступень высшей, познающей природы.

Не без основания все вспоминают великого Платона, который через уподобление восходит от солнца к премудрости. Так делает и великий Дионисий, восходящий путем подобия перечисляемых им свойств от огня к Богу и от солнца к Творцу. Так увещевает делать и Григорий Богослов в своих богословских проповедях против евномиан. Потому что в этом мире, где мы отчасти знаем, отчасти пророчествуем, мы должны восходить [к истине], как говорит божественный Павел, через зеркальные отражения и гадательные символы[555].

Кажется, теперь я, насколько сумел, изложил какое-то, пускай грубое и не совсем проясненное, представление о своей охоте. Все препоручаю более тонкому созерцателю этих возвышенных вещей.

О ВЕРШИНЕ СОЗЕРЦАНИЯ [556]

Собеседники: высокопреосвященный кардинал св. Петра и Петр Эркленц, каноник Акв .

Петр. Вижу, ты уже несколько дней захвачен глубоким раздумьем настолько, что я боялся потревожить тебя расспросами о происходящем с тобой. Сейчас ты, кажется, уже не так сосредоточен и словно бы рад какой-то большой находке; надеюсь, что ты извинишь меня, если, нарушив свое обыкновение, я задам тебе несколько вопросов.

Кардинал. Буду рад. Я не раз дивился твоему затянувшемуся молчанию, тем более что ты уж четырнадцать лет много слушал меня π публично, и частно на темы моих занятий и разысканий и собрал многие написанные мной книжки. Теперь божьим даром и с моей помощью ты занял место божественного и святого священнослужения, и давно уже подошло время для бесед и расспросов.

Петр. Стыжусь своего невежества, но, утешаемый твоей благосклонностью, все же спрошу: что нового пришло к тебе в этой глубокой медитации за пасхальные дни? Возможно, ты довел до полноты все созерцания, изложенные в твоих разнообразных сочинениях.

Кардинал. Если даже апостол Павел, восхищенный до третьего неба, все еще не постиг Непостижимого, то и никто никогда не насытится созерцанием его, превышающего всякое постижение, и всегда останется возможность понимать его лучше и лучше.

Петр. Что обдумываешь?

Кардинал. Верно.

Петр. Я к тебе с вопросом, а ты надо мной смеешься; говорю, «что ты обдумываешь?», а ты отвечаешь, «верно», когда я ничего не утверждаю, а только спрашиваю!

Кардинал. Сказав, «что обдумываешь», ты сказал истину: я думаю о что. Всякий ищущий ищет что;ведь если бы он не искал ни нечто, ни что, то не было бы и никакого искания. Вот и я, подобно всем искателям, ищу что, очень желая знать, что такое само по себе что, или чтойность, которую все с великими усилиями ищут.

Петр. Можно ли, по-твоему, ее найти?

Кардинал. Но как же нет? Не напрасен порыв, ведущий всех искателей[557].

Петр. Если до сих пор никто эту чтойность не нашел[558], что ты пытаешься пойти дальше всех?

Кардинал. Многие, думаю, и поняли ее, и завещали это понимание в своих сочинениях. Если бы чтойность, которую всегда искали, ищут и будут искать, была совершенно неизвестной, то невозможно было бы и искать, ведь тогда, даже найдя ее, все равно нельзя было бы знать, что нашли. Недаром один из мудрых сказал, что все ее видят, хотя издалека. Уже много лет я понимал, что ее надо искать над всякой способностью познания, раньше всякого изменения и противоположения. Самосущая чтойность, видел я, есть неизменная субстанциальность всех субстанций, а потому она неразмножима, неповторима, не меняется в каждой новой и новой сущности, оставаясь ипостасью их всех. Позднее я был вынужден признать, что эта ипостась, или субстанциальность, вещей