Сочинения - [28]

Отчим богам отдана дорогая добыча.

Жены за милых мужей несут благодарные жертвы, —

А они все про славу поют — победители Трои!

Дивятся им строгие старцы, и пугливые девы дивятся;

Супруга, на вые повиснув, слушает речи супруга.

И иной же из них на столе представляет свирепые бои,

Малою каплей вина целый Пергам[142] нарисует:

Здесь протекал Симоис, там стонало гигейское поле,

Здесь был высокий чертог злополучного старца Приама,

Сюда вот Аякс[143], сюда же Улисс устремлялся,

Здесь весь растерзанный Гектор пугал бурно мчавшихся коней,

Все это нашему сыну родному (о тебе я спросить посылала)

Нестор сказал престарелый, а после дитя мне сказало.

Сказало оно, как зарезаны Рез и Долона[144],

Как этот был сном, тот лукавой изменой был предан.

Дерзнул ты, о! слишком и слишком своих позабывший,

Ночью прокрасться коварно к фригийскому стану,

И только вас двое, — отважные! стольких мужей умертвить.

Но то хорошо, что ты был осторожен, что ты обо мне  прежде вспомнил;

Даже ужас объял твою грудь, когда ты, победитель, промчал,

Другом сказавшись врагам, через стан их коней  исмаирских[145].

Но что для меня, что мышцами сильных разметан

В прах Илион, что поле теперь, где стена возвышалась, —

Если я все остаюсь, как была, когда Троя стояла,

Если по-прежнему все милого сердцу не вижу?

Пусть его нет для других, для меня же Пергам остается,

Где пленным волом уже пашет пришлец-победитель,—

Уж жатва, где Троя была, и ярко, роскошно

Земля зацвела, потучнев от фригийския крови;

Полупогребенные кости мужей поражает

Выгнутый плуг; руины трава уж покрыла.

Тебя только нет, победитель! — И узнать не могу я,

Зачем ты, жестокий, в какой стороне остаешься!

Кто к сим брегам не направит кормы чужедальней,

Отсель не уйдет, о тебе без многих и долгих расспросов;

Ему, чтоб вручил тебе (если он где повстречает),

Свиток всегда я отдам — там знакомую руку увидишь.

Мы посылали уж в Пилос, в землю нелейскую

Старого Нестора; в Пилос дошли лишь неверные слухи;

Мы посылали и в Спарту, но правды и в Спарте не знают.

В каких ты странах поселился, о! где ты безжалостно  медлишь?

Лучше б стояли поныне Феба[146] высокие стены!

Сержусь малодушная я, увы! на свои уж обеты.

Знала бы, где ты сражаешься, только б войны и боялась,

С многими жалобы те же, долю одну бы делила.

Чего я боюся — не знаю; однако всего же, всего я боюся.

Безумная! — Горю конца уж не вижу…

Сколько на море опасностей, сколько их суша скрывает,

Столько причин все ищу я отсутствию долгому друга.

Подчас и безумно помыслю: какое у вас сладострастье,

И ты уже, может, пленен чужеземной любовью,

Может быть, с нею и речи заводишь,

Какую ты дома простую покинул супругу:

Только что прясть она грубые нити умеет.

Пусть ошибаюсь, и грешное слово пусть ветер развеет.

Ужели ты, вольный, в разврате отсутствовать хочешь? —

Меня ж с одинокого ложа сойти принуждает

Родитель Икарий[147] — бранит мою долгую верность;

Но пусть, что угодно ему: я твоя, и твоей я должна называться;

Пенелопа — останусь я вечно супругой Улисса.

Он же стыдливой мольбой и святыней моей сокрушается

И сам свое сердце смиряет.

Дулийцы, самосцы и те, что высокий Ядинт посылает,

Толпой сладострастной ко мне женихи набежали;

Уж твоим завладели двором, и никто удержать их не может.

Так верное сердце мое, а богатства Улиссовы гибнут.

Что я тебе расскажу о Пизандре, свирепом Медонте,

Эвримахе, о жадной душе Антиноя[148],

И о всех, что на стыд себе ты питаешь

Чрез труд и чрез кровь добытым достояньем?

Ир[149] неимущий и жалкий Медантес[150] — последний из смертных,—

Крайний нам стыд и позор! — и они обижать тебя смеют.

Трое нас здесь беззащитных: робкая сердцем супруга,

Да старец Лаэрт[151], да наш Телемак[152] — еще отрок.

Он же недавно едва не погиб у меня через козни,

Когда собрался было в Пилос, нашим не внемля советам.

Но молю, да велят это боги — по ходу судеб неизменных, —

Чтоб сын наш, в минуту кончины, и мне и тебе закрыл очи.

Но здесь — ни Лаэрт, ко брани уже неспособный,

Царством управить не может, теснимый от злобных соседей

(Только бы жил Телемак: он будет и храбрый защитник,

Хоть отроку ныне ему нужна родителя помощь),

Ни я — отогнать не могу врагов от нашего крова:

Ты возвратись к нам скорее, наша защита и пристань!

Есть — и молюсь, чтобы жил он! — сын у тебя; его, в нежные лета,

Ты должен всему обучить, чтоб был он достойным героем,

Спеши на Лаэрта взглянуть и навеки сомкнуть ему  вежды:

Он последний, судьбою назначенный срок доживает;

И я, что ребенком тебя проводила, — наверно,

Когда возвратишься домой, тебе покажусь уж старушкой.

<1843>

ПОСЛЕДНЯЯ ЭЛЕГИЯ >{82}

Увы! как лживый сон, судьба играет нами,

От резвой юности до сеней гробовых;

Смеется злобно жизнь над чувством, над страстями,

Над клятвами безумцев молодых.

Как я любил тогда! В разлуке безнадежной,

С минуты горестной, с минуты роковой,

Когда в последний раз блеснул мне образ нежный,

Как бледный дух над урной гробовой, —

В разлуке горестной я с ней не разлучался,

В душе тоскующей одну ее носил,

С другими девами, чуть встретясь, расставался:

Я никого с тех пор уж не любил.

И испил все до дна сомненья и страданья —

Скиталец сумрачный в краю чужом — вдали, —

И все казалося, что с нею мне свиданья