Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ девятый. Передвинутыя души, — Кругомъ Петербурга - [5]

Закройщикъ прикидываетъ въ умѣ.

— У насъ это не пойдетъ, — рѣшаетъ онъ. — Дѣла не такія. То есть даже у Схефальсовъ въ большомъ магазинѣ каждый день триста рублей убытку, а у нихъ капиталы. Намъ крупные торговцы завернутъ такого бойкоту…

На палубѣ съ лѣвой стороны стоитъ дьяконъ въ парусиновомъ подрясникѣ. У него злое лицо и узкая борода, мочальная съ просѣдью. Онъ ѣдетъ изъ Твери въ село Кимры.

— У насъ въ Кимрахъ народъ трезвый, богобоязненный, — разсказываетъ онъ, — правильно живутъ, ихъ нельзя притѣснять, — у нихъ ножики.

— Какіе ножики?

— Сапожные ножики, сапожникъ всегда съ ножомъ, — объясняетъ дьяконъ. — Есть люди такіе, наступательные… Противъ вѣры и противъ власти. Пагубныя души… Они въ Кимры не смѣютъ придти. Тамъ ихъ ножомъ.

— Что вы такое говорите?!

— Изъ-за одной пары сапогъ выходятъ на ножи, — объясняетъ дьяконъ. — Одинъ говоритъ: моя пара, и другой говоритъ: моя. Приходится духовенству выходитъ въ облаченіи, разнимать ихъ.

На правой сторонѣ палубы еще человѣкъ. Это сапожный мастеръ изъ села Кимры, живая иллюстрація къ словамъ дьякона.

Мастеръ человѣкъ зажиточный, ѣдетъ во второмъ классѣ. Онъ выпивши и видимо радъ бесѣдѣ. Съ первыхъ словъ онъ начинаетъ ругать скупщиковъ нехорошими словами.

— Они насъ денегъ лишили, — говоритъ онъ, — завели записки, векселя, серіи безъ купоновъ, даютъ въ расплату, а мы въ лавку несемъ на учетъ, за товаръ, да еще ненужный. Я ребятамъ говорю: «Сдѣлайте забастовку, тогда добьетесь чего-нибудь». Говорятъ: аргитаторъ. А я ничего не аргитаторъ. «Ты, — говорю, — скрозь ночь работаешь, мастеръ несчастный, да ни шиша не вырабатываешь, а фабричные стали работать отъ шести до шести…».

Онъ смотритъ мнѣ въ глаза и рѣзко говоритъ: — Я не знаю васъ, вы, можетъ, сыщикъ; но я только скажу, дойдетъ въ нашей державѣ до великаго шуму, какъ во Франціи былъ великій Наполеонъ. Конституція у насъ, — говоритъ онъ язвительно. — Люди врутъ и намъ надо врать… Я въ Бога вѣрую и угодниковъ чту, но этакую подлость я не согласенъ почитать…

Я ничего не отвѣчаю. Голосъ его неожиданно мѣняется.

— Вонъ въ Женевѣ, — начинаетъ онъ мечтательно, — люди живутъ: республика у нихъ, все ровное. Браки, напримѣръ, гражданскіе на пробную запись, на одинъ годъ. А если сдѣлается брюхо, то есть для ребятъ общественный домъ. Вотъ я вамъ покажу брушурку.

Онъ досталъ изъ бокового кармана цѣлую пачку какихъ-то грязныхъ бумагъ. Я смотрю на него съ подозрѣніемъ и готовъ повторить его недавнія слова: — я васъ не знаю, вы, можетъ быть, сыщикъ.

Мастеръ перебираетъ свои бумаги одну за другой.

— Вотъ счетъ отъ господина исправника за сапоги для стражниковъ, — говоритъ онъ, — гуманные люди. Вотъ Натъ Пинкертонъ. А это наша книжка — «Въ царствѣ обуви», это про Кимры. А вотъ брушурка… нелегальщинка, — сообщаетъ онъ таинственно.

Брошюрка маленькая, въ осьмушку, листковъ тридцать, въ стихахъ. Хороша нелегальщинка! Такая похабщина, что дастъ сто очковъ впередъ даже Баркову. Заглавіе и то нельзя написать, скажемъ «Лука Гудищевъ».

Мастеръ читаетъ вслухъ изъ своей «брошурки». Я спасаюсь отъ него на носъ. «Только Санина не хватаетъ», говорю я почти вслухъ.

Но на носу есть и Санинъ. Молодой человѣкъ и барышня сидятъ подъ навѣсомъ и ведутъ разговоръ. Кажется, народный учитель и учительница. У нея строгое лицо, черные глаза и славная длинная, пушистая коса. Учитель защищаетъ Санина, учительница сердится:

— Зачѣмъ же навязываютъ читать? — говоритъ она. — Тамъ сплошная грязь. У насъ вѣдь гражданскій бракъ на удовольствіе мужчинъ…

Я отхожу отъ нихъ какъ можно дальше и принимаюсь смотрѣть впередъ на Волгу. Слѣва и справа скользятъ берега, изгороди, нивы зеленой ржи, скотъ, лежащій у воды. На каждомъ поворотѣ село, въ соломенныхъ крышахъ, бѣлая церковь, лодки у берега. Мимо проходитъ пароходъ, онъ тащитъ двѣ пузатыя баржи: на одной написано «Свобода», на другой «Реформа». Имена громкія, но трудно ихъ тащить вверхъ противъ теченія.

Вотъ славная роща и посрединѣ какой-то нелѣпый домъ — старый, деревянный, съ новыми желтыми колонками и амбаромъ спереди. Это бывшая помѣщичья усадьба. Ее купилъ богатый скупщикъ изъ села напротивъ и передѣлалъ по своему вкусу. Онъ выѣзжаетъ сюда лѣтомъ, «на дачу».

Еще поворотъ, и Волга стала шире, и туманъ порѣдѣлъ, какъ будто его не хватило на всю ширину рѣки.

Впереди, гдѣ-то далеко — словно открылась щель и брызнулъ тонкій лучъ. Онъ заигралъ въ водѣ и блеснулъ слабою искрой, какимъ-то мокрымъ золотомъ на крестѣ колокольни.

Кругомъ все чисто, свѣжо, нарядно.

Хорошо на Волгѣ даже въ дождливый день.

2. Вольный газетчикъ

Я встрѣтилъ его въ Нижнемъ, въ пріемной комнатѣ редакціи «Вѣстника». Лицо у него было суровое, злые глаза, крѣпкій круглый черепъ. На немъ былъ короткій пиджакъ, синяя рубашка и штаны съ бахромой внизу.

— Позвольте рекомендоваться, — сказалъ онъ: — я — Аргонавтъ.

— Какой Аргонавтъ? — спросилъ я довольно откровенно, — я не понимаю.

— Аргонавтъ — корреспондентъ: еще Грандъ, Пикъ. Есть папиросы Пикъ, такъ вотъ. Это все мои имена.

— Какія папиросы? — спросилъ я еще разъ. Мой собесѣдникъ меньше всего походилъ на коммиссіонера табачной фабрики.