Собрание сочинений в 7 томах. Том 1. Начала полян - [9]

в этом доме себя самого:

пальцы чьи? и мелькало: чей свет?

чья синица? чей щеголь?

пологи надвое дарили себя

имея при людях

где-то свое раскаленное дно

и наклоняли тут двери

на независимой от близкого леса

площадке дверей

а часть платья на теле —

словно холод осенний на картах игральных!

это — льду! подоконники — льду! пальцы

детские — льду!

все в оттисках свистов

светло и оконно

будто без девочки этого дома

зацокало «це»

в брошенном всеми дому!

но войду — и лесным тарахтеньем

поверхности

станут полны потолки

и засветишься

вся словно колючки испарины

непрерываема

и узоры волненья как тени полыни

составят тебя наподобие

светлого хозяйства из перебоев дыханья

и утро подробно

подробен и сад

и все при тебе

в этом доме подробны с утра

как будто возникшие каждый в отдельности

только сейчас

|1961|

утро в детстве

а, колебало, а,

впервые просто чисто

и озаряло без себя

и узко, одиноко

и выявлялась: полевая!

проста, русалочка!

и лилия была, как слог второй была —

на хруст мороза, —

с поверхности блестящей, мокрой,

— царапинки! — заговорю, — царапинки!

с мороза,

и на руке —

впервые след пореза

а этот плач средь трав:

— я богу отдан заново!

а нищий брат, мой ангел под зарей! —

уже тогда задумали,

чтоб объяснил,

и чтоб ушел,

и чтоб осталась эта суть:

царапинки… заговорю — царапинки…

|1961|

реквием девочке

милей вдоль рук

прощальней вдоль ресниц

и птицею на полустанке

узка отброшена и остановлена

потом не появившись были стены

прошла зима и сохранились

там где закрыто все

и сеча тихая одежд и леса

и место облика где нам не быть

И ВОТ — БЕЗ ПОМОЩИ ЛЮДЕЙ, СЕРЬЕЗНО,

И ОЧЕНЬ ДАЛЕКО —

БЫЛА, КАК НА ЛЕТУ ПРОШЛА

БЕЗ ОТЗВУКА: «БЫЛА! БЫЛА!»

еще кричат поют и светятся

в садах во всем поселке

далекие чужие

как точки золота в песке

и тянутся уже во тьме

ряды притихших теней

просты как я молчащий

как вы не узнающие

тех что уже во тьме

|1961|

альт

[ф. дружинину]

птица черная здесь затерялась

о ясный монах галерей

и снега кусок как в награду звезда!

отрываясь от грифа

падают доски селений

здесь во дворе опустевшем давно

и дереву нравятся вывихи дерева

бархату шелка куски

а струны ложились бы четче на книги

освещенные снегом на крыше

через окно

|1962|

вспоминается в рост

ля́ля, ля́ля без смысла и ля́ля,

пугающая, словно ранены жабры,

и части одежды

опрокинуты в воздух оттуда

там вдалеке,

когда я не вижу, до боли расцвечены

и смягчу я — тряпичны — смягчу;

а это

понятие-облако

столь неотступно-свисающее

будто явлением близко-тревожным —

«нося́»? —

это было об астре, о ночи и о подоконнике,

здесь — о плечах,

представлю ее я в движенье,

но там, где от поля —

словно от стула,

и нет никого;

вся лель, вдоль и лель, прикрывая и шею,

дальше — тянет как с горки, —

вот здесь-то и плачут и не понимают;

и где-то у пыльной дороги

орешника долгий и стершийся край —

как вдоль плачущего одного;

и ясно прощается друг

и думают снова: «да едут же где-то к деревьям,

снится же что-то другое;

и были же корни не здесь,

а мука сильней оказалась».

|1962|

поле — до ограды лесной

после белого поля — широкого нашего —

постепенно чужого

перекладина — издали наша —

а пока я бунтую — моя

и царсово-садо[5] бело на юру

сарабанда-пространство

чистая без удара и опять без удара

одинокий и взрослый я с этого края пойму

цвет — дальнего края другого

там после зеленого логова

двойника людского понятия «поле»

черные тонкие ветки деревьев

и санки и дети в овраге

как ласты — чисты далеки и слабы!

особенно — в поле! с холодными шеями!

и если душа словно бог выясняет

что можно все шеи ломать словно бог

прозрачность без зренья любя

то в поле

заброшенном мной поверх глаз ради памяти

и дети на месте на месте и я

и разрешены как во сне постепенно

и быть и смотреть и болеть

и тайное что-то иметь непременно

особое что-то иметь

что с марлею схоже и схоже с бинтом —

оброненным

в доме пустом

но знающий ясно разрезы во мне чистоты

в чистоте

я знаю что есть и двойник погребенья

есть место где лишь острова-двойники:

чистого первого — чистого третьего —

чистого вечного —

чистого поля

|1962|

заморская птица

[а. волконскому]

отсвет невидимый птичьего образа

ранит в тревоге живущего друга

и это никем из людей не колеблемо

словно в системе земли

сила соловья создающая

словно в словах исключение смерти:

сердце — сечение — север

а рядом приход и уход

замечающих перья и когти

знающих гвозди крюки и столбы

не боящихся видеть друг друга

и надо на улице утром на шею принять

холод от стен и сугробов

и тайная фраза синичья

диктует сердечную славу всему

слава белому цвету — присутствию бога

в его тайнике для сомнений

слава бедной столице и светлому

нищенству века

снегам — рассекающим — сутью бесцветья

бога — лицо

светлому — ангелу — страха

цвета — лица — серебра

|1962|

предзимний реквием

[памяти б.л. пастернака]

провожу и останусь как хор молчаливый

я в божьем пространстве

весь день предуказанный

с движеньями зимнего четкого дня

словно с сажею рядом

а время творится само по себе

кружится пущенный по миру снег

у монастырских ворот

и кажется ныне поддержкой извне

необходимость прохожих

а уровень века уже утвержден

и требует уровень славы

лицо к тишине обращать

и не книга но атлас страстей

в тиши на столе сохранен

а год словно сажа коснется домов

в веке старом где будто разорваны книги

и любая страница потребует

линий резки и складки к себе