Собрание сочинение. Том 1. Я буду писателем. Дневники. Письма - [76]

18 июня. Припоминаю еще один случай, относящийся, вероятно, к этому же времени. В городском саду устроено было гулянье с благотворительной целью. На площадке у парапета врыли отполированную мачту. На верхушке ее в день гулянья повесили часы. Они должны были достаться тому, кто до них доберется. Среди реалистов ходили слухи, что часы золотые. Кроме того, устраивался бегв мешках и другие веселые состязания, не помню какие. Я не увидел ничего. Я впервые понял в тот день, что такое азарт. Я играл и проигрался. Меня сгубила беспроигрышная лотерея. В огромных бочках, оклеенных цветной бумагой, лежали коробки, коробочки, свертки большие и маленькие. За двадцать копеек получал ты право вытянуть из бочки любой предмет. Развернув сверток или открыв коробочку, ты получал грошовый свой выигрыш: карандашик, перо, листик почтовой бумаги, резинку. Но иногда в коробочке или свертке ничего не оказывалось, кроме бумажки с номером. Вот это и был настоящий выигрыш. Оркестр под управлением Рабиновича играл на лужайке, среди деревьев, а раковина, где они обычно выступали, сияла и сверкала. В центре высился большой серебряный самовар — главная приманка лотереи, вокруг пестрели фарфоровые лампы, вазы, мельхиоровые кофейники, подставки для цветочных горшков, подстаканники, зонтики, трости, графины. Счастливцы, которые вытаскивали из бочки коробку с номерком, выигрывали одну из этих вещей. У меня было сорок копеек. Я подошел к той бочке, что стояла у главной аллеи, вытащил коробку побольше, обувную, и обнаружил в ней карандаш Фабера N2, точно такой, какими рисовали мы в классе. Тогда я выбрал коробочку поменьше и выиграл резинку. В это время кто — то из ребят в своем свертке нашел номерок и получил тросточку с ременной петлей на конце. Он обрадовался необыкновенно не столько тросточке, сколько своей удаче. И мне страстно захотелось тоже выиграть что — нибудь. Я побежал к маме и вымолил у нее еще сорок копеек.

19 июня. Нащупав в бочке сверток среднего размера, я выиграл ручку без пера, а в следующий раз, словно в насмешу, выиграл перо. И обезумел. Впервые в жизни я испытал знакомое каждому игроку, проигрывающему ставку за ставкой, острое чувство обиды. Против кого? Кто обидчик? Бог? Судьба? Я не отличался терпением, выдержкой, а в особенности умением скрывать свои чувства. Я убегал в боковую аллею поплакать, потом к маме или к Беатрисе, или еще к кому — нибудь из близких знакомых выпросить двугривенный. И все упрекали меня за то, что я придаю значение таким тупостям, плачу из — за пустяков. Хороши пустяки! Кто — то ни за что ни про что отказывал мне в счастье! Плохие мальчики, несомненно, еще более плохие, чем я, выигрывали, а я ни за что, ни разу. И я испытывал по отношению к ним не то что зависть, а скорее ревность. Бог или судьба любили их больше. Пот лился по моему лицу. Вот я увидел отца, идущего к главной аллее. Я бросился к нему с просьбой дать мне денег. Он засмеялся, сразу поняв, как и все другие, впрочем, что происходит в моей душе, и дал мне деньги. И я снова проигрался и швырнул коробки с карандашом, открыткой, шпилькой через парапет в кусты. Я ничего так и не выиграл, пока меня, упирающегося, плачущего, оскорбленного, не повели домой. Не помню, через сколько времени состоялась лотерея аллегри. Тут надо было тащить свернутый в трубочку билетик из вращающегося стеклянного пятигранного ящичка. И тут мне доставались только пустые билеты. И я опять обижался. А на садовом диванчике на главной аллее, недалеко от сияющей и мерцающей раковины с фарфоровыми и мельхиоровыми выигрышами, сидел Бернгард Иванович с Водарским и его тоненькой, надменной, черноглазой супругой. Бернгард Иванович вел большую игру. Как всегда, вокруг него толпились реалисты. И он посылал то одного, то другого из нас вытащить для него билетов на огромные суммы: на рубль, на три, на пять. Посланец возвращался с целой горстью беленьких трубочек. Учитель, не спеша, продолжая холодновато и сдержанно разговаривать с Водарским, разворачивал их. Иные бросал на песок. Иные — таких было за все время пять — шесть — откладывал в сторону.

20 июня. По этим отложенным билетикам выигрыши получали тоже мы. В сияющей и мерцающей раковине нам дали большую лампу с фарфоровым резервуаром и круглым, матовым, шарообразным колпаком, высокую подставку для цветочных горшков на трех перекрещивающихся ножках, обвитых плетеными соломенными узорами, подстаканник, чашку. Все это Бернгард Иванович подарил супруге Водарского. Она улыбалась неприветливо. А я любовался Бернгардом Ивановичем. Вот как надо играть! Я знал его тогда, понимал, угадывал, как всех тех, очень немногих людей, которых любил в своей жизни всей душой. Я угадывал, что игра его волнует не меньше, чем меня. Но как он был спокоен и холоден, разворачивая билетики или взглядывая на выигрыш. Запишу все. Вскоре жена от Вячеслава Александровича уехала. Уехал из Майкопа и он сам. Позже, когда я уже бывал часто в гостях в семье нашего директора Истаманова, я услышал два разговора о Водарском. Василий Соломонович рассказывал, что Водарский пытался устроиться на службу в Москве, но ничего из этого не вышло. «Я его предупреждал, что это безнадежно!» — добавил Василий Соломонович. «Легко сказать — устроиться в Москве». И я еще раз проникся уважением к прекрасному, но недоступному городу. Во второй раз я услышал, как директор, понизив голос (что и заставило меня навострить уши), рассказывал кому — то, что бывшая теща Водарского, очевидно, не зная, что он в Майкопе уже не служит, прислала ему, директору, письмо, полное жалоб. Она обвиняла Вячеслава Александровича в том, что он не посылает денег жене, которая от него ушла. «Нехорошее письмо», — сказал директор хмуро, покачивая головой. Пишу сегодня с трудом. Плохо. Я перечитывал все, что написано, и несколько огорчился. Вяло. Иначе и не могло быть — я пишу тут, уставши, непременно каждый день, выполняя заданный урок. А это не может не сказываться.