Собрание сочинение. Том 1. Я буду писателем. Дневники. Письма - [110]

3 ноября. Мы идем из эстонского поселка по проселочной дороге, которая, впрочем, содержится тут в таком же порядке, как и шоссе. Во всяком случае, мы присели отдохнуть возле груды щебня, приготовленного для ремонта дороги. Из — за поворота вышел старый эстонец, худой, с выбритой бородой и седыми усами, в серебряных очках. Он шел не спеша, задумавшись, и вдруг Марс, к нашему ужасу, с ревом выкатился из — за груды щебня и бросился лапами на грудь старику. Но старик, не замедлив шага, не дрогнув, сказал что — то Марсу по — эстонски. И Марс заплясал вокруг храбреца, виляя хвостом, стараясь лизнуть его в лицо. И мы почтительно поклонились старику, и он ответил нам, улыбаясь. Когда мы жили уже на новой даче, с двумя террасами, вдруг все газеты наполнились восторженными статьями об открытии Эрлиха. Шестьсот шесть! Помню целую полосу, посвященную этому открытию, кажется, в «Русском слове». Писали уже и о том, что 606 излечивает проказу. Сообщали об удивительных случаях исцеления. А внизу была карикатура. Вокруг аптечного пузырька кружились, взявшись за руки, дамы, вызывающе одетые, и мужчины наглого вида в котелках. На бутылочке стояла надпись «606». Вечером, говоря с Жоржиком, я высказал радость по поводу того, что сделано такое великое открытие. Он сразу нахмурился и возразил, что тут есть и плохая сторона. Какая? Жоржик указал на карикатуру. Я стал доказывать, как всегда, теряя нужные слова, что это нелепо, что сколько несчастных врачей заразилось нечаянно. Но Жоржик не согласился из ненависти.

4 ноября. А Жоржик все приглядывался к себе. Все делал опыты. Однажд ы он заявил, что человек получает достаточно жидкости, помимо воды, и в течение двух дней не пил воды. Это, как теперь понимаю, не было особенно тяжелой жертвой — мы и в самом деле потребляли большое количество молока, чая, супа. Но и мы, и сам Жоржик отнеслись к этому опыту с опаской. И Жоржик к концу второго дня побежал к роднику, который, кстати, журчал у самого нашего дома, и стал пить с жадностью. Почувствовал, что без воды ему не выдержать ни минуты. Кстати, у ручья, который начинался от нашего родника, и шли наши главные игры в плотины, заливы, корабли. Здесь игры эти оформились, выработались правила. Мы поделили ручей на участки. Каждый волен был делать в своем уделе, что хочет, мне удалось сделать глубокую, удобную гавань и канал. Иногда у нас начиналась морская война: мы пускали друг на друга корабли. Опрокинувшийся считался взятым в плен. И тут мне посчастливилось — я изобрел непобедимый корабль. Он был некрасив, я был по- прежнему неуклюж и не мог вырезать кораблик получше. Это был грубо обтесанный урод с высокими бортами, неуклюжий на вид. Я объявил, что у него два двигателя, два винта с обоих концов, в какую сторону он идет, там, значит, у него и нос. И самое главное, я привязал к его килю камешек. И теперь никакая сила не могла его опрокинуть. Василий Соломонович, который знал об играх наших во всех подробностях, сказал, что корабль мой напоминает знаменитую «Поповку», монитор, стоящий в севастопольском порту. И это мне польстило. А Жоржик все приглядывался и задумывался. Однажды он заметил, что кот живет с большим наслаждением, чем человек. Он спит и, проснувшись, трется мордочкой о подстилку, валяется от удовольствия. И вечером, ложась спать, Жоржик, полушутя, полусерьезно, попробовал уснуть с таким же удовольствием, как кот. Он валялся на спине, мурлыкал и мяукал тихонько. А старшие посмеивались. И я удивлялся простоте отношений.

5 ноября. В любую погоду Жоржик уходил гулять один и подолгу гулял в одиночестве. И это и огорчало, и удивляло меня. Я чувствовал, что не мог бы провести так много времени в одиночестве, соскучился бы. Я завидовал и при этом с грустным уважением. Я слишком любил Жоржика, чтобы завидовать со злобой. Однажды я напросился и пошел вместе с ним в его далекую прогулку. С утра стоял туман. Моросило. Мы пошли в резиновых плащах. Скоро начался дождик. Пройдя просторную поляну с огромным грецким ореховым деревом, мы вышли на шоссе. Жоржик, согласившийся на мое участие в прогулке, с неприятной улыбкой молчал. Молчал и я. Внизу в тумане шумела Мзымта. Вот и мост, сложенный из бревен. Дождь усилился. Резиновый плащ томил и грел, как согревающий компресс, а Жоржик все шагал вперед. Повернул он на шестой версте. Не замедляя шага, повернул к дому. Ноги скользили по размокшей дорожке у шоссе, а на самом шоссе щебень обжигал натруженную ступню. Я шел в тонких промокших чувяках. У самой Красной Поляны я отстал шагов на пятьдесят, но мой мрачный спутник и не оглянулся. Так прошли мы, проделав под дождем больше десяти верст; почти пробежав это расстояние к дому Золотухиных. Старшие уже пообедали. На опустевшей просторной террасе мы наконец уселись, но я не почувствовал от этого никакого облегчения. Меня мутило. Обед я съел только потому, что в меня вбили уважение, почти религиозное, к этому процессу. Особенно отвратительными показались мне сырники. Когда мы вышли от Золотухиных, мне стало совсем худо. Я едва успел добежать до каких — то кустов — и меня вырвало. Такие вещи у нас не полагалось скрывать, и я сокрушенно доложил об этом происшествии Марье Александровне. Она встревожилась. На другой день сообщила об этом Золотухину, и мы стали обедать в затейливой даче недалеко от Левшиных. А Жоржик дня через два нашел и показал мне в одной из своих брошюр о питании, вегетарианстве, спорте, что сильное физическое утомление вызывает рвоту.