Собольск-13 - [17]

Еще через несколько минут наступает полное изнеможение. Больше — ни шагу! Если шевельнешь хоть пальцем — тотчас испустишь дух. Протянешь ноги. И вот ты полулежишь боком на земле, запустив пятерни во влажный и прохладный мох, чтобы не сползти назад. Лежишь. И больше не тронешься с места. Плевать на все вершины и все телевизионные мачты на свете. Андрей Сергеич больше не может. Баста!

Однако что там светится, впереди и выше? Какое-то редколесье. Кажется, та самая поляна, которая была примечена еще внизу. Неужели ты ее не достигнешь, Андрей Сергеич? Это же глупо — быть рядом и отступить. Ползи, скребись. Достигай.

Она, поляна! Ура-а! Особенная, горная поляна, стоящая почти торчком. Градусов тридцать наклона, не меньше. Вся в густейшей траве, вся в ярчайших цветах. Плюхайся в эту траву, Андрей Сергеич! Плюхайся, не бойся — мягко, не ушибешься. И не стесняйся — тебя никто не видит. Мальчишествуй. Пускай ветры, отдыхай.

Ты был прав — место ягодное. Вот он, пучок клубники, раскачивается прямо перед твоим носом. Дразнит: сорви меня, человек! Попробуй, какого мы вкуса, лесные ягоды. Но человек не в силах попробовать. Человек лежит ничком, не способен пошевелить ни ногой, ни рукой. Ни даже пальцем. Дайте отдохнуть человеку, милые ягоды!

Пошумев верхушками сосен, стих ветер. Ягоды перестали качаться. Появился муравей и, деловито перебирая лапками, стал подниматься по стеблю. Остановился, шевелит усиками, рассматривает Андрея Сергеевича. Вероятно, никак не может понять, что за громадина валяется среди травы-муравы. Чернокрылая бабочка присела на былинку и тотчас вспорхнула: не понравилось человеческое общество. Большие бархатные крылья трепетали абсолютно бесшумно. Андрей Сергеевич долго следил за ее полетом, пока бабочка не скрылась в тени деревьев.

Воздух какой, а? Дышится, дышится-то как легко. Подумать только — одышка уже прошла. Дыхание нормальное. Теперь немного обсохнуть. Андрей Сергеевич ложится на бок и смотрит вниз, туда, откуда поднялся. Однако…

Однако!

Он замер, даже сердце остановилось на мгновение к груди. Поразительно! Это что-то совсем другое. Совсем другой мир. Необыкновенный, прекрасный мир. Не может быть, чтобы он только что там был — завтракал, брился, спал, искал ночлег, искал в вокзальной толчее автобус на Потанинскую мельницу. Были будни, была проза, было что-то обыкновенное. А теперь он видит совсем иное. Поэтическое, гармоническое, красивое, как стихи, как картина, исполненная художником большого таланта. Исполненная, во-первых, матушкой-природой, во-вторых, людьми. Да, да. Людьми. Его земляками.

Природа возвела бесконечные вереницы синих хребтов, укутала их в синюю дымку. Природа подняла несметное количество горных вершин. А вдоль долины выписала голубые петли Соболки. В междугорье речку перехватил Потанинский пруд, и она расплылась по дну долины заводями, протоками и курьями. Облачная гряда повисла в вышине и отразилась в пруду так белоснежно и отчетливо, точно из земли проглянуло второе небо.

Тьма тьмущая лесов — темных хвойных и светлых лиственных. Лесным пологом закутано и дно долины, и горные кряжи. Все цвета, все оттенки зелени: и блеклая бирюза, и сочный изумруд, и яркий малахит. Зелено, зелено, зелено! И только местами зелень прерывают темные прорезки ущелий. Там темно и сумрачно, оттуда, вероятно, выходила в долину ночь. Теперь, она спала.

Люди дорисовали картину. Они расставили вдоль долины жилые поселки. Не из силикатного кирпича, нет. Они взяли пласты чистейшего белого мрамора, высекли из пластов игрушечные белые дома с множеством черных точек — окон. Огранили, ошлифовали и светлые игрушки разложили по пологим склонам гор, по дну долины. На темный бархат зелени. Никогда бы не поверил, что человеческое жилище может так украсить пейзаж. Потрясающая красота!

И еще люди прочертили на зеленом бархате долины множество линий — бетонных и рельсовых дорог. А на узлах, где дороги скрещивались, поставили заводы. Полдюжины их, если не больше. Конечно, тут уж не мрамор. Нет той ясности, чистоты, устроенности. Дымы и газы висят над трубами. Заводские дворы перепаханы и перекопаны — что-то строится, что-то сносится, что-то переделывается. Заводы есть заводы, тут пока за эстетикой наблюдают плохо.

И все же — хороши места! Хо-ро-ши!

15

Андрей Сергеевич услышал человеческий голос. Обыкновенные приветственные слова: «С добрым утром!». От неожиданности вздрогнул.

Дородный мужчина с кошелкой на локте стоял подле Андрея Сергеевича. Стоял и ухмылялся:

— Извиняюсь. Похоже, я вас напугал?

Ему смешно, дураку! А Андрей Сергеевич слушал, как гулко бьется сердце. Даже руки дрожали, черт бы его побрал. Откуда он взялся, этот шутник? Точно из-под земли выскочил. Слышал ли хоть, как тут «ура» кричали и вообще мальчишествовали?

— Ничего. Пожалуйста, — пробормотал Андрей Сергеевич.

Этакий упитанный, холеный здоровяк в шелковой рубахе-сетке, синих галифе и легких хромовых сапожках армейского образца. Похож на отставника, поднявшегося в поднебесье пособирать ягоды. Спросил насмешливо, рассматривая Андрея Сергеевича:

— Пейзажиком любуетесь? Ну, ну! А чем любоваться-то? Никакой красоты не стало.