Собольск-13 - [15]

Писал Владлен записку быстро и легко, намеренно пользуясь привычными канцелярскими оборотами, а про себя думал: нет, не даст он опорочить то по-настоящему стоящее дело, которое ему удалось осуществить в первые месяцы своей новой работы. А когда закончил и перечитывал, в кабинет вошла Евдокия Терентьевна.

— Вызывал, Владлен Петрович? Здравствуй! — сказала она и молча уселась в кресло рядом со столом.

13

Кабинет у секретаря парткома был светлый, радостный. Через большие окна широким потоком проникало солнце. Стекла на книжном шкафу, хромированная рукоятка на небольшом коричневом сейфе, графины на длинном столе, мраморный письменный прибор на другом — все они сверкали гранями, блистали и искрились.

— Хочу посоветоваться с вами, Евдокия Терентьевна. Дело в том, что одна неизвестная личность настрочила на нас ябеду. Вы помните, как мы с вами решили недавно отдать вашу полуторку Ивану Кубикову?

— Еще бы не помнить. Я еще тебя обещателем ругала. Был такой грех, так что извиняй…

— Верно, обещателем. Так вот, кому-то наши действия, — точнее сказать, не наши, а мои действия, — крепко не понравились, и он написал в горком партии письмо. На мой взгляд, неправильное гнусное письмо, и я на него настрочил опровержение. Хотите почитать?

— Обязательно хочу! — Рябинина достала очки и стала читать объяснительную записку.

Владлен отошел к окну и подставил лицо под солнечные лучи, бившие в открытую форточку. Он любил загорать, греться на солнце, но теперь для этого было мало времени. Только воскресенья, да и то не каждое.

— Ябеда-то где? Дай-ка мне ее.

Владлен вернулся, подал письмо. Она не стала читать анонимку, только рассматривала почерк.

— Никак не признаю, чья тут рука. Знать-то, левой писал, сучий сын, как в душу плюнул. Узнать бы, кто такой, уж я бы его посовестила. Так в чем же дело, Владлен Петрович?

— Обидно, Евдокия Терентьевна. Делаешь как лучше, а получается вот что…

— Наплюй, Владлен Петрович, только и всего. Доброе дело мы с тобой сделали и не позволим его чернить…

— Доброе ли?

— Экой ты, уже усумнился. Какое же иначе? Самое доброе, и не сомневайся даже. Дай-ка мне твою объяснительную, я на ней распишусь.

Она долго и медленно писала, от усердия даже прикусила губу. «Все правда, тому подлецу не верьте. Евдокия Тер. Рябинина, член партии с 1935 года…» — прочитал Владлен.

— Спасибо, тетя Дуся. Я думаю, что теперь никакой ябедник не устоит.

— Вот так. А теперь меня послушай. Владлен Петрович. Я тоже новость имею.

— Что за новость?

— Потанин приехал. Андрей Сергеич.

— Какой-такой Потанин?

— Владыки здешнего сын, который до революции тут хозяйновал. Вот! — И она положила на стол потанинский паспорт.

— Потанин, Потанин, — пробормотал Соловьев. — Удивительно знакомая фамилия. Где я ее слышал?

— Еще бы не слыхать — пруд-то наш до сих пор Потанинским зовут.

— Ах вот что! Действительно, Потанинский пруд… — Он вспомнил. Ему отец говорил, что завод построен на землях бывшего собольского богача.

Соловьев раскрыл темно-зеленую книжку. Фотография. Одутловатое, полное лицо пожилого человека. Печать проломила эмульсию, и мелкие трещинки дошли до подбородка. Потанин, Андрей Сергеевич, год рождения — 1906. Место рождения — Собольск.

— А сейчас где проживает?

— Прописку погляди — из самой Читы гуляет.

— Действительно, из Читы. Работает на мелькомбинате. И уже давно. Что ему у нас понадобилось?

— Я знаю? Говорит, родные места приехал проведать. А ночевать ко мне пришел. Вот тебе и родина — родной души не нашлось. Сомневаюсь я, Владлен Петрович.

— Пока не вижу оснований. В чем сомневаться-то? По-человечески разобраться, дело обыкновенное: соскучился и приехал. В паспорте ведь сказано, — вот, смотрите! — место рождения — Собольск. Все точно.

— Говорить можно. А на уме что? Я уж и то подумала: не свое ли добро возвернуть прибыл?

Владлен улыбнулся, а затем засмеялся откровенно и открыто.

— Это уж из области фантастики, тетя Дуся.

— Сам ты фантастика, — начала сердиться Евдокия Терентьевна. — И смешного ничего не вижу. Хоть и невеличка была, а и то пришлось погнуть хребтину на ихнее семейство…

— Вам? Да сколько же вам лет было?

— Однако, семь-восемь.

— Такой малышке и работу подобрать было трудновато. Ну, что вы могли делать в потанинском хозяйстве? Не представляю.

— В то время не жил, вот и не представишь. А хозяева, брат, быстро работу нашли — гусей пасла потанинских.

— Гусей?

— Их самых. От зорьки до зорьки со стаей ходила. Гуси вроде персональные были — только к потанинскому столу, больше никому. Гусак в стае был — ну, страшный да злющий. Ничего, покорила его, злыдня. Он — на меня, а я изловчусь, ухвачу за горло и давай мы друг друга трепать: то он меня тащит, то я его прижму. Мне-то лучше, у меня горло открытое, дыхание свободное, а у него горло перехваченное, дышать нечем. Чувствую — слабнет, берет моя силенка. Только крыльями, собака, сильно хлестал. Ну, все равно, бояться меня стал.

Погруженная в раздумье, она вспомнила свою батрацкую долю. Ох, как не надо ее, такую жизнь, когда семилетние батрачат!

Владлен понимал, что происходит сейчас в душе старой коммунистки, что пережила она сегодня ночью, когда так нежданно и негаданно нагрянул хозяйский сын.