Собольск-13 - [19]

Он долго разыскивал карман и достал маленькую пластмассовую фляжку.

— Не трудитесь. Не пью.

— Брезгуешь? Шут с тобой, мне больше достанется. Тебе как человеку, а ты… Сильно идейный ты, как погляжу. Зачем только я с тобой связался! — Побулькав фляжкой, он вытер рот рукавом. — Ты знаешь, кто я такой? Не знаешь? И я не скажу. Не доверяю тебе, вот и весь разговор. Ладно, слушай! Я — рабо… рабовладелец. Понятно тебе?

Развалившись, он разглядывал Андрея Сергеевича пьяными, косыми глазами.

— По морде вижу — ни черта не понял. Богатый я — чувствуешь? Живу — дай бог каждому. Знаешь, сколько у меня рабов? Миллион. Сады-огороды — для дураков. Там работать надо. Пчелки — вот это да! Занятие для самого господа-бога. Первоначальные затраты — и все! Старичок караулит, а я фляги с медом отвожу. Три с полтиной килограмм, будьте любезны…

— Свинья! — сказал другой голос именно то, что хотел сказать, но не успел сам Андрей Сергеевич. — Пьяная свинья. Я его ищу по всей горе, а он тут валяется…

— Диана! Моя Диана! — умилился рабовладелец и попытался встать.

К ним подходила женщина. Очень красивая женщина. И она знала о том, что красива: легко и гордо несла свою небольшую головку с пышным узлом волос на затылке, прикрытом легкой и яркой косынкой. В коротком, плотно облегающем тело сарафане так и цвели отлично загорелые, округлые плечи. Ступала она легко и горделиво, а тонкие ноздри гневно раздувались.

— Успел, вылакал! — грубо сказала она и швырнула фляжку в ту кошелку, которую держал рабовладелец. — Я тебя научу хорошему поведению! — И он удостоился основательной затрещины. — Вставай!

— Элечка! — залепетал муж, мотая головой. — Нехорошо! Посторонний человек, бог знает что подумает…

— Наплевать! — Она коротко взглянула на Андрея Сергеевича, и он как бы перестал для нее существовать. — Вставай, дрянь! Опять мне машину вести. И ни стакана ягод! Ну, ты, быстро!

Затрещала шелковая рубаха-сетка. Крепкая загорелая рука поставила пчеловода на ноги. Окосевшего владыку миллиона рабов тычками погнали вперед, вниз, под гору.

«Не жена, а дальневосточное цунами», — подумал Андрей Сергеевич и опустился на землю. Теперь ему не нужно было отсюда уходить.

16

Вниз идти было легко, и странная пара удалялась быстро. Кто они? Вероятно, спекулянты: «Кому меду, три с полтиной за кило!» Брал бы уж четыре, для круглого счета. Вообще, если не наврал, то довольно необычный источник дохода. О торговцах фруктами приходилось слышать: даже в Читу привозили чемоданы с яблоками и мандаринами. Встречались такие, что возили из Прибалтики и Ленинграда трикотаж и этим жили. Но чтобы кормиться пчеловодством — нет, о таком слышать не приходилось. Новый способ извлечения прибавочной стоимости. Миллион рабов. Придумал же, черт!

Экие они сытые, преуспевающие, самодовольные. Проблемы никакие не мучают, вопросов себе никаких не ставят — что такое жизнь, зачем она, зачем они сами. Жили — и они живут, не волнуясь по пустякам, оберегая свое здоровье…

Послушай-ка, Андрей Сергеич! А как насчет справедливости? Сам-то далеко ушел от них? Правду сказать, ведь тоже не очень… Особым рвением не отличался. Правда, захребетником не был, трудился исправно. И размышлял много о разных-разностях, в особенности на рыбалке, когда не клевало. И философствовал, и придумывал, и изобретал. Во всяком случае, на мелькомбинате тебе цена есть: когда уезжаешь в отпуск, твоего возвращения ждут с нетерпением и важные вопросы не решают: «Вот приедет Андрей Сергеич, уж как он скажет…» И все-таки жизнь не была еще заполненной до предела, и, если бы пришлось ее начинать сначала, кое-что постарался бы сделать по-другому.

«И то хорошо, что хоть так прожил», — сказал ему какой-то внутренний голос, который, надо полагать, давно прислушивался к течению его мыслей. А не сломайся в семнадцатом году государственная машина, не разлетись на обломки старый строй, ты и вовсе бы не жил, а существовал. Ходил бы по своим владениям с такой же холеной женой господинчиком и надзирал бы за теми, кто работает. Сам бы ведь тоже не работал, верно?

Тут мысли Андрея Сергеевича подошли как бы к порогу, который он внутренним зрением приметил давно, но перешагнуть не решался. Он сделал вид, что удивлен: вот, полчаса смотрит на долину и почему-то еще не пришло в голову… Хм, странно! Ведь все то, что видно внизу, могло быть твоим. Ты понимаешь, Андрей Сергеич? Твоим. Принадлежащим только тебе и больше никому. Твоим безраздельно и безоговорочно.

Допустим на минуту — Митьке и его сподвижникам удалось бы тогда свалить большевизм, уничтожить Советскую власть. Как там ни говори, а они, белые, были немалой силой. И еще допустим — отец умер, старший брат сгинул в своих похождениях, ты — единственный наследник всей потанинской собственности. Вся эта богатейшая и прекрасная местность — твоя. Ты — хозяин. Хо, властелин! Что ты скажешь? Было бы тебе лучше или хуже?

Андрей Сергеевич обхватил колени, сжался, прищурился и уже одним глазом стал рассматривать долину. Однако какая чепуха лезет в голову! Во-первых, это совершенно невозможно, это исключено. Во-вторых, ничего бы ты от этого не выиграл, Андрей Сергеич, жизнь твоя не стала бы богаче. Скорее — наоборот. Если, конечно, ты не законченный мещанин и не подразумеваешь под богатой жизнью обилие жратвы, выпивки, вещей, одежды и прочих так называемых благ. Подразумевается настоящая, как говорится, возвышенная жизнь. Такая, когда из внешнего мира поступает много впечатлений и когда они прекрасны, волнующи, увлекательны. И когда ты удовлетворен своим участием в общей жизни людей. Когда ты вместе с ними.