Сны Ocimum Basilicum - [75]

Об этом Алтаю рассказал взбудораженный Юсиф. Они оба присоединились к толпе любопытствующих, наблюдающих за перемещениями полиции и недоумевающего батюшки – его вызвали из Кафедрального собора святых Жён-Мироносиц очистить и освятить помещение: Сашка с женой никак не могли прийти в себя от ужаса, ведь оказалось, что каждый из их троих детей был зачат в метре от незнакомого мертвеца.

– Это всё из-за тебя, – сказал Юсиф, страшно довольный – будет чем занять клиентов такси в ближайший месяц, если не больше.

– Лучше было бы, если бы Сашка так и жил со скелетом? И не из-за меня это, а из-за того, что у кого-то вода в жопе не держится… Интересно, чей это скелет?

Вместе с остальными очевидцами события принялись обсуждать, вспоминать, кто проживал в том доме до Сашки, кто его построил и кто исчез без следа.

Казалось бы, после этого происшествия золотая лихорадка должна была закончиться так же стремительно, как началась, но вышло наоборот: весть пошла гулять по Кубинке, сокровища окутались романтическим флёром, начали поговаривать, что люди умирали за них, что золото непременно должно охраняться скелетом, и прочее, прочее. Припомнили даже старую историю Дома-с-мельницей, который теперь стоял в руинах, и маленькая деревянная мельница, украшавшая его крышу, сгинула без следа. В своё время событие стало сенсацией: один из двух хозяев дома убил своего брата-близнеца, чтобы единолично владеть во всех отношениях неприметной (если не считать странного украшения крыши) одноэтажной постройкой. Он напрочь забыл о неудобном свойстве убийств раскрываться, его же полиция поймала почти за руку, через пару часов после того, как он в приступе жадности перерезал горло своему зеркальному отражению. Итак, первый брат был мёртв, второй отбывал срок, а дом пришёл в упадок, и вскоре от него остались лишь наружные стены. Тогда никто, даже самые алчные и беспринципные, не могли понять смысла совершённого преступления. Теперь, когда по Кубинке пошёл гулять слух о баснословных сокровищах, многие начали склоняться к усложнённой версии событий: в доме, дескать, было спрятано золото, вот за него и убить, и отсидеть не жалко. Некоторые уверяли, что оно до сих пор где-то под руинами дома, но поискать смельчаков не нашлось – всё внутри развалин заросло сорняками, а местные наркоманы клялись, будто видели, как бродит по останкам дома убитый брат, зажимая полотенцем рану на горле.

Алтай попросил Меджида отвезти его на кладбище. Меджид, чья холостяцкая жизнь состояла в основном из череды бессмысленных перемещений по городу, всегда был к услугам друга.

– Ну как ты после вчерашнего? – сочувственно спросил режиссёр.

– Знаешь, на удивление хорошо. Вообще никакого похмелья. Я думал, подыхать буду среди ночи, но нет. И выспался отлично.

– Что это ещё за новости?! Где справедливость? Я вот вообще еле-еле встал.

– Стареешь, – подначил друга Алтай.

– Ага, а ты моложе становишься, – буркнул Меджид.

Так, обсуждая перипетии перепития, они доехали до кладбища.

На кладбище Алтая ждал очередной сюрприз. Кто-то превратил могилу деда в мини-бар. Алтай уже собрался помянуть лихим словом эксцентриков-алкоголиков, выпивавших на его участке, но заметил, что бутылки не пустые, почти полные. В основном – виски.

Они с Меджидом приблизились и внимательно изучили натюрморт.

– Бля, это что за х…ня?! – Меджид наклонился и выдернул вложенный между бутылок тряпичный свёрток. – Я говорил, на тебе джаду!

– Что ты руками тогда хватаешь, идиот?! – испугался Алтай. И сощурился: – Вообще-то, на джаду непохоже. Мне казалось, оно должно быть как-то объёмнее…

Меджид уже развернул ткань и таращился на две фотографии. Они размокли от дождя, но узнать людей на них всё ещё было возможно.

– Вот же гадина! – воскликнул Алтай.

Несчастная Нюсики и не подозревала, что приворожённый совершит внеплановый поход к родне. Она была уверена – колдовство её действует как надо, ему нужно только набрать обороты, и Алтай, отдав Тарану Меджиду, только подтвердил это. Но вчерашний инцидент в «Куропатке» не мог не всколыхнуть в ней новых опасений. Кипучая, деятельная натура её требовала принять радикальные меры. Один метод всегда её подводил, однако очень ей нравился, и она рассчитывала, что однажды он всё-таки подействует. Нюсики раздобыла номер старого друга-фотографа. Он таки сделал себе имя, и не без её участия, так что был кое-чем ей обязан.

Друг обрадовался призраку прошлого и охотно согласился поснимать свою «старую модель», как он имел неосторожность выразиться. Нюсики собрала вещи во вместительную сумку – чёрную кожаную портупею, такой же чокер с металлическим кольцом, в незапамятные времена купленные, но не ношенные алые лаковые ботфорты до середины бедра, кружевные стринги и белую мужскую рубашку. С этим набором настоящей леди Нюсики тряслась в автобусе, презрительно глядя на «сокамерников» – скоро, скоро она пересядет на личное авто, а вся эта убогая масса будет смотреть из грязных окошек лоховоза и завидовать!

Это было как вернуться в отчий дом после долгих скитаний – в фотостудии стоял знакомый запах пластмассы и пыли, старый деревянный паркет скрипел ровно так, как она помнила. Из высоких окон на белый бумажный фон, уже основательно затоптанный, падал мистический свет. Нюсики счастливо вздохнула: вот он, храм искусства, место, где во всём блеске раскрывается её красота! При Алтае она чувствовала себя скованно, он постоянно давал ей понять, что она недостаточно хороша для него, смеялся над любыми её попытками стать лучше, не замечал, когда она перекрашивала волосы и рисовала самые модные узоры на ногтях, и даже когда они занимались любовью в опустевшем офисе (до обидного редко, когда в последний раз? Она уже и не помнила, должно быть, три месяца назад), он всегда выключал везде свет и разворачивал её спиной к себе. Другое дело – объектив фотоаппарата! Вот кто был её настоящим любовником, щедрым и благодарным.